Не хотел бы я писать этот пост, но что делать. Теодор Шанин чуть-чуть не дожил до своего 90-летия, которое было для него каким-то важным стимулом, символической целью. Когда мы - года три уже назад - задумывали с ним книгу и совместный с Татьяной Сорокиной фильм (он в открытом бесплатном доступе на канале Arzamas), и обсуждали, о чем они будут (о ком - понятно, а вот о чем...), то я предложил сквозной темой сделать счастье. Он сначала изумился - как же можно назвать счастливой жизнь, где столько потерь, гибель сестры и деда, две войны, разрывы, страдание. Но потом согласился - да, нужно будет пересмотреть представление о счастье.

«Я - действительно счастливый человек». Счастливый потому, что всегда жил, как считал нужным. И до последней минуты оставался внутри исторического потока, а не на его обочине, на духовной пенсии.

Книгу «Несогласный Теодор», вышедшую в декабре, он внимательно читал на всех стадиях подготовки, вплоть до подписей под фотографиями.

Среди прочего, он выбросил из нее несколько слишком личных кусков, сказав - «Это при жизни не надо. Потом». А теперь можно напечатать один из них. Потому что посмертно. Увы. Лучше бы по-прежнему было нельзя.

«Я с детства помнил отца героем, но потом его героическая позиция исчезла. Когда мама ему сказала: надо перебираться в Израиль, он в ответ начал выкручиваться, рассказывать сказки про здоровье, обстоятельства, про то, что нужно дождаться каких-то решений. Мама уехала в Израиль одна; мы с ней остались близки, отец осел в Париже, где ему было не очень хорошо, скажем так. Из удачливого, предприимчивого человека он превратился в обузу. Когда он умер, я кораблем добирался до Европы (деньги собирали среди друзей, с шапкой по кругу), был на похоронах, и возле его гроба произошло нечто, что сильно повлияло на меня.

Было много народа, человек 400, знамена движений, пафос… И у его гроба произносили речи два вождя двух сионистических партий Парижа. Они спорили с моим отцом. Они говорили прямо в гроб, что не надо быть таким упрямым, не надо быть таким принципиальным, таким не готовым идти на компромисс. Чем дальше они говорили, тем сильнее мне хотелось им ответить, что было невозможно; горло перехватывало, плакать хотелось. А плакать нельзя. Мальчики не показывают слез, так меня учили. Но последним выступил раввин: который сказал:

— Наши законы требуют, что если человек умер насильственной смертью, и неизвестно, кто его убил, но его тело нашли на территории общины, десять старейшин должны умыть свои руки и сказать: не наши руки пролили эту кровь. Почему требует Талмуд этого от нас? Потому что, когда человек умирает, неизвестно, кто несет ответственность за эту смерть. Тот, кого, кто его убивал физически, или тот, кто не помог ему, когда надо было. И поэтому я говорю перед гробом этого человека: пусть десять старейшин умоют свои руки.

Я после этого подошел к нему, пожал его руку, поблагодарил за то, что он за меня, за всю мою семью сказал.

С годами я понял, что имею право плакать и что не надо сдерживать слезы».

Не будем их сдерживать. Прощайте, Теодор.