В ноябре в венецианских ресторанах свежевыловленных каракатиц вы не найдете – не сезон. Так что, если заезжий турист увидит в меню блюдо с чернилами каракатицы – увы, можно рассчитывать только на восстановленные, подобно яблочному соку из концентрата, разбавленные водой каракатичные чернила. Об этом маленьком гастрономическом секрете я узнала из путеводителя, но своим новообретенным знанием поделиться с попутчиками не поспешила – они всю дорогу мечтали о пиршестве из морепродуктов, и огорчать их не хотелось.

Мы с друзьями как раз и были теми самыми заезжими туристами, бодро прикатившими в Венецию в самый несезон. И да, в такую погоду редкий хозяин… Или нет, подождите, редкая птица… В общем, в тот день, когда мои спутники после прогулки по дождливому зябкому городу отправились в ресторан согреваться спритцем и наслаждаться морскими гадами, я не присоединилась к ним не только потому, что, единственная из всей компании, оказалась равнодушной к морепродуктам. Как это бывает в чужом городе, во мне включился тревожащий движок бесцельных путешествий, и хотелось идти гулять дальше без всякой причины, просто куда глаза глядят.

Свернув на площади Сан-Марко с мейнстримной туристической тропы, я побрела, переходя каналы, по все более дальним и безлюдным улицам и набережным. Через какое-то время, следуя узнаваемым маршрутом, я уже, кажется, понимала, куда иду, но не могла понять, почему ноги несут меня именно туда. Ведь каждый, кто был в Венеции или хотя бы о ней читал, знает, что в этом городе есть что посмотреть, кроме этого странного полузаброшенного места на самой окраине.

Помимо общетуристической, я успела насобирать за все приезды и свою личную Венецию – воспетую Бродским и исхоженную мною «Набережную неисцелимых»; фантастическое «Благовещение» в Галерее Академии; наивные, неистовые, ни на что не похожие мозаики в древней византийской церкви на острове Торчелло; да и просто – пестрое мощение венецианских площадей и белые бурунчики волн лагуны в хвосте вапоретто… Ну и, будем честны, просекко с прошутто тоже никто не отменял.

Помня и любя все это, я тем не менее продолжала неотвратимо двигаться в сторону, противоположную той, где располагались все заведомо привлекательные городские места. Ноги, как оказалось, хорошо помнили дорогу – через три моста и три канала, вдоль набережной, мимо дома, где жил Тинторетто, мимо трех белых каменных статуй – я уже успела их полюбить, про себя называла «три товарища» и приветствовала как добрых знакомцев; наконец, мимо любимой венецианской витрины, где на пыльной парусине рядом с «винтажными» творениями китайского легпрома лежат покорябанные пробковые поплавки, рваные рыбацкие сети и корабельный фонарь с разбитым стеклом, а среди всего этого богачества возвышается странной формы вытянутая лопата – не сразу догадываешься, что это просто-напросто черпак для вычерпывания воды из лодки. На его «лопасти» кто-то нарисовал простым карандашом венецианского баклана. При виде этой независимой птицы, подлинного хозяина города и в каком-то смысле его эмблемы, у меня екнуло сердце. Черпак, как поднятая алебарда стражника, отсалютовал мне, пропуская в другой мир.

Дальше, через канал, начинался город-призрак. Отрезанная каналами часть района Каннареджо, отдельностоящий город полузаброшенных кварталов с пустыми глазницами окон и дверных проемов. Гулкие переулки, пустые темные прогалы между домами. Трудно представить, что где-то совсем рядом бурлит туристическая жизнь, светится яркими огнями город вечного праздника. Многие окна заколочены, что производит впечатление почти зловещее. Зрелище тем более удивительное, что этот город, будучи «встроенным» в остальную Венецию, не отделен от нее ни границей, ни стеной; разве что невидимой, призрачной.

Именно здесь, в Венеции, появилось первое гетто в мире. Оно известно с XV века.

Вообще-то закрытые анклавы, куда вынужденно переселились или были насильно согнаны люди одной национальности, существовали и раньше и существуют до сих пор. Но свой зловещий смысл это слово приобрело только во времена нацизма; впрочем, об этом позже.

Изначально слово «гетто» (ит. Gheto, писалось с одним «т») ничего плохого не означало. Так назывались медеплавильные мастерские. Новое гето (Gheto Nuovo, «новая плавильня») появилось раньше, чем старое. В Новом была площадь с мастерскими, а в Старом – дома медеплавильщиков и кузнецов.

Когда в конце XV века в Венецию хлынули изгнанные из Испании и Португалии евреи, они селились в других районах города. Евреи и до этого жили в Венеции (и следы их пребывания сохранились, возможно, в венецианском топониме Джудейка).

Венецианцам не очень нравилось столь тесное соседство, а Папа римский предложил вообще изгнать евреев из города.

Но городские власти, посовещавшись, решили по-другому – и всех венецианских евреев переселили в Новое Гетто (к которому со временем прибавилась вторая буква «т»). Там для них были созданы сносные условия жизни – сносные, конечно, не с точки зрения современных формулировок декларации прав человека, а со скидкой на дикие нравы Средневековья. Евреи не имели права заниматься никакими видами деятельности, кроме медицины, ростовщичества и торговли, причем торговать они могли только подержанными вещами; также они не могли владеть недвижимостью. Строжайше запрещены были связи с женщинами-христианками. Если о такой связи становилось известно, еврею-нарушителю отрезали тестикулы.

Евреи не имели права выходить в город во время христианских праздников и во время главного венецианского праздника – карнавала. Если еврей выходил из гетто, он обязан был прикрепить на одежду отличительный знак – кусок желтой ткани. На территории гетто существовал комендантский час – евреи не должны были покидать его пределы от заката до рассвета. Днем действовал пропускной режим – например, еврей-врач по пропуску мог выйти в город. Мосты, соединяющие гетто с остальной частью города, на ночь разводились. Входы и выходы в гетто охраняли христианские патрули, работу которых должны были оплачивать сами евреи.

Но даже такое существование с массой ограничений выглядело вполне терпимым по сравнению с прелестями инквизиции и прочими проявлениями тогдашних добрых нравов. Прослышав об относительно либеральных венецианских правилах, в город потянулись евреи из Германии, Италии и других частей Европы.

Хотя евреи жили обособленно, в их порядки и уклад венецианские власти не вмешивались. И жизнь в гетто стала активно развиваться – открывались школы и синагоги, расцветало печатное дело, даже появились свой театр и консерватория.

Когда евреям стало не хватать места, они подали ходатайство на расширение территории. Строить новые дома им не разрешили, и гетто стало расти ввысь – так появились шести- и восьмиэтажные дома, и поныне чуть не самые высокие в городе.

Площадь Гетто

Такое неустойчивое равновесие продолжалась несколько веков. Отношения Венецианской республики с евреями всегда были подвижными – их то отдаляли и изгоняли, то приближали и дозволяли селиться в городе, в зависимости от экономической конъюнктуры (город существовал в значительной степени за счет налогов, которыми облагались евреи, и изгонять их совсем республике было просто невыгодно).

Статус гетто как резервации был отменен только в 1797 году, с приходом войск Наполеона. Французская армия, верная идеалам Французской революции, провозгласившей равенство, объявила евреев равноправными гражданами города.

Границы гетто открылись и уже не закрывались до 1943 года, пока в Венецию не вошли немецкие войска. Дальше все было как обычно – сбор на центральной площади, вокзал, поезд, концлагерь, газовые камеры…

По данным энциклопедии «Иудаика», общие потери итальянского еврейства за годы преследований составляют около 40 процентов. Больше восьми тысяч евреев было депортировано во время оккупации, почти все из них погибли.

После Второй мировой несколько уцелевших еврейских семей вернулись в город, где когда-то жили поколения их предков. Сейчас еврейская община Венеции насчитывает несколько сот человек, но в самом Гетто живут всего несколько семей, хотя район остается центром общинной жизни.

В Италии существует множество памятников жертвам Холокоста. Имена депортированных в лагеря смерти евреев увековечены на памятных досках, на «табличках преткновения», во многих городах в память об уничтоженных установлены мемориальные камни. В итальянских школах тема Холокоста входит в программу, учителя ездят на стажировки в израильский мемориал Яд-Вашем, чтобы затем преподавать историю Холокоста старшеклассникам.

Приведу здесь две истории, иллюстрирующие, как Венеция пережила Холокост.

История первая – воспоминания итальянской девочки Джулианы Коэн о выпускном экзамене в классическом лицее «Марко Поло» в Венеции в 1939 году. Девочка впоследствии станет известным модельером и будет подписывать свои коллекции моды псевдонимом Роберта да Камерино.

«В то утро мы вошли в класс и были удивлены. Все парты стояли рядами, как обычно, но две были выдвинуты к стене и поставлены отдельно. Я выбираю место и сажусь, но тут ко мне подходит профессор и говорит: «Нет, Вам туда», указывая на одну из отдельно стоящих парт. Вокруг творится обычная неразбериха, друзья пытаются занять соседние места и оказаться за одной партой, кто-то с кем-то меняется местами, и, кажется, этот маленький эпизод проходит незамеченным. Наконец мы все сели и воцарилась тишина. Экзамен вот-вот начнётся. И тут с одной из центральных парт встаёт мальчик. Он мулат. Поднимает руку и просит слова. Мы все знаем его. Он сын эритрейской принцессы и итальянского генерала.

– Профессор, я бы хотел узнать, почему те кандидаты сидят отдельно?

У него звучный голос с отчётливым римским выговором. На миг профессор, кажется, смущён, но быстро берет себя в руки. “Это независимые частные кандидаты”.

Но мальчик не успокаивается: “Да, возможно. Но ведь они ещё и евреи, верно?”. На этот раз смущение профессора заметно куда отчетливее. Юноша не даёт ему времени опомниться и продолжает: “Если дело в расе, то и я не ариец, как Вы, возможно, заметили, не так ли? Поэтому, если позволите...”

И, не дожидаясь ответа или разрешения, он берет и передвигает свою парту к нашим отдельным. И тут начинается непредусмотренное. Весь класс встаёт и начинает передвигать парты. В несколько секунд они снова выстроены в привычные аккуратные три ряда. Мы снова такие же, как все. Юный мулат отвешивает церемонный поклон профессору и занимает своё место. В классе повисает тишина. Преподаватель в смятении. Он снимает очки и проводит ладонью по глазам. Потом, словно самому себе, произносит тихо, но отчётливо: “Я бы хотел вас всех обнять”».

(Перевод с итальянского Екатерины Марголис)

Тут нужно пояснить – в 1930-е годы, когда Италия сблизилась с нацистской Германией, в стране были приняты законы, ущемляющие права евреев, аналогичные Нюрнбергским. До этого, по свидетельству современников, антисемитизма в стране не было. Согласно новым законам, евреи должны были быть изгнаны из всех государственных учреждений, им было запрещено преподавать в университетах, выступать на радио, печататься в газетах и журналах.

При поступлении в университет для евреев существовала квота; в аудиториях евреи-студенты должны были не сидеть, как все остальные, а стоять.

Хотя Италия официально считалась союзницей Германии, итальянский диктатор Муссолини не был в первых рядах тех европейских правителей, которые поспешили доложить немецкому командованию, что их страна – «юденфрай». Многие рядовые итальянцы осуждали антисемитскую кампанию и помогали евреям, а чиновники и военные зачастую тайно саботировали приказы немецких властей о депортации. Пока страна находилась под итальянским контролем, жизни евреев ничего не угрожало. «Окончательное решение еврейского вопроса» в Италии удалось затянуть до осени 1943 года, до прихода немецких войск.

История вторая. День памяти Шоа (Холокоста, Катастрофы), который каждый год отмечается во всей Европе 27 января, в Италии называется Giornata della Memoria – просто День памяти, без грамматического дополнения. Кому это память – итальянцам объяснять не надо.

Несколько лет назад ко Дню памяти в венецианском театре Гольдони поставили пьесу о докторе Йоне. В основе пьесы – биографическая легенда о главе венецианской общины докторе Джузеппе Йоне, спасшем венецианских евреев во время войны. Написал ее венецианец, которому в детстве родители рассказывали о депортации евреев. Вот краткий синопсис.

1943 год. В Европе уже давно полыхает война, дымят трубы концлагерей, а Венеция еще продолжает жить привычной размеренной жизнью. Но зимой 1943-го все меняется – выходит приказ Гиммлера разобраться с венецианским гетто. Чтобы выполнить приказ рейхсфюрера, в город прибывает нацистский эмиссар. К этому времени гетто – давно уже не место компактного проживания евреев. Их там осталось около пяти сотен, остальные расселились по всему городу, и найти их не так-то легко.

И вот в префектуру вызывают главу еврейской общины доктора Джузеппе Йону и настоятельно просят предоставить список всех проживающих в городе евреев. Доктор Йона любезно отвечает, что списков он не ведет – в этом нет необходимости, поскольку все всех и так знают, а он записывает у себя в тетрадке лишь недавно родившихся. Его выслушивают и еще более настоятельно просят к следующему утру принести полный список. Все как положено – имена, фамилии, адреса.

Доктор Йона был уважаемым и любимым главой общины и всех евреев Венеции конечно же знал. Всех 1448. На следующее утро он пришел, как и было условлено, в префектуру, но вместо списка евреев у него с собой был револьвер.

Доктор Йона застрелился прямо в кабинете генерала гестапо.

Той зимой из Венеции было депортировано 248 евреев. Остальных 1200 нацисты просто не нашли. По легенде, доктор Йона перед походом в префектуру сжег в печке тетрадку с полным списком имен и адресов.

После войны из всех депортированных в Венецию вернулись только восемь человек. Город помнит всех своих депортированных: их имена и возраст выбиты на досках памятника жертвам Холокоста на главной площади Гетто. Если бы не доктор Йона, список был бы намного длиннее.

…Есть такой необычный способ изучать иностранный язык – учиться читать по городским вывескам. А можно делать по-другому – всматриваться в иноязычные слова, глядя не вверх, на вывески, а вниз, под ноги, на таблички преткновения. Это небольшие медные квадраты с надписями, встроенные прямо в мостовые. Люди, которым они посвящены и чьи имена выбиты на квадратах, были уничтожены, сожжены в печах. Памятников им не осталось. Но осталось место памяти, последний адрес. Дом, где жил человек, откуда его забрали. Надписи на квадратах лаконичны: здесь жил такой-то. Дата рождения, дата ареста, место депортации; и затем последнее слово – «убит». Отмечаешь про себя, как удивительно рифмуются итальянские глаголы nata и assassinata. Первый из них означает рождение, второй – убийство.

На одной из табличек вместо привычного «жил» стоит «учила» (insegnaya). Неизвестная мне моя тезка, Ольга Блюменталь, наверное школьная учительница, учила детей в гетто.

Почему-то совершенно некстати в голову приходит мысль о чернилах, которыми учились писать венецианские дети. Привозили ли их с материка, как другие товары, или…

Дальше идут слова arrestata и deportata, понятные без перевода. Еще дальше – слово «Равенсбрюк», тоже понятное. Здесь оно в узнаваемой немецкой транслитерации. Ravensbrück, женский концентрационный лагерь Третьего рейха.

Удалось ли кому-нибудь из учеников Ольги Блюменталь спастись и как сложилась их судьба, я не знаю. Но думаю, думаю, думаю об этом.

При подготовке использованы материалы из соцсетей Екатерины Марголис и andanton.livejournal.com, которым автор выражает благодарность

Фото: yourwo.com, ru-travel.livejournal.com,
andanton.livejournal.com, i.pinimg.com и автора