Эта сказка начинается так, как лучше бы сказкам никогда не начинаться: жил-был мальчик, а папа у него сидел в лагере… Так невесело начинается история, которую придумал Джованнино Гуарески, писатель, карикатурист и юморист, автор чрезвычайно популярных в Италии рассказов о приходском священнике Доне Камилло и его «дружбе-вражде» с главой местной коммунистической ячейки.

Зачин этой сказки автобиографичен. Во время войны Гуарески оказался в нацистском концлагере в Германии и там под Рождество написал сказку для оставшегося в Италии трехлетнего сына. Получилась история о том, как фантазия и надежда помогали выжить и маленькому беззащитному герою сказки, и ее взрослому, но также беззащитному перед натиском истории автору.

Джованнино Гуарески

Сказка на Рождество (отрывок)

Однажды в лагере жил-был заключенный… Нет, жил-был мальчик… Нет, лучше так: было как-то раз Стихотворение…

Впрочем, нет, сделаем так: жил-был мальчик, а папа у него сидел в лагере для военнопленных.

– А стихотворение? Причем здесь стихотворение?

А стихотворение здесь притом, что мальчик учил его наизусть, чтобы рассказать его папе в Рождественский сочельник. Но папа мальчика, как вы уже поняли, был пленный и сидел в далекой-далекой стране.

Это была необыкновенная страна: лето там длилось всего один день, и часто даже в этот день шел дождь или снег. Это была удивительная страна, в ней все делали из угля: сахар, масло, бензин, резину. Даже мед, потому что пчелы там сосали не нектар из тычинок цветов, а крошку антрацита. Другой такой страны на свете не было, там все, что нужно для существования, было рассчитано в миллиграммах, калориях, эргах и амперах. Малейшая неточность в арифметическом действии во время еды – и человек мог тут же умереть от голода.

Ну так вот, был Сочельник. Семья собралась за столом, но один стул пустовал, и все смотрели на это пустое место задумчиво и грустно, все было тихо и неподвижно, даже часы приостановили свое тиканье и огонь застыл в камине.

И тогда мальчик вдруг залез на свой стул, встал прямо, повернувшись к пустому месту за столом, и прочел громким голосом свое Рождественское Стихотворение.

Динь-динь-дон – колокольный звон
В эту ночь отовсюду звучит.
И звезды немерцающий свет
Серебром среди неба горит.

Мальчик прочел Стихотворение пустому стулу своего папы, и только он замолчал – распахнулось окно, и в комнату ворвался ветер. Стихотворение расправило крылья, и ветер унес его прочь.

– Стихотворение расправило крылья? Это еще что такое? – спросите вы. – Что оно, бабочка, что ли?

Нет, Стихотворение – это птица. Птица, слепленная из голубизны неба и серебряных лунных лучей. Стихотворение нуждается в сердце поэта и тут же выскакивает на лист бумаги, лежащий на столе, и принимается по нему прыгать.

Но у него нет крыльев, и летать оно не может. Тогда поэт окунает ручку в чернильницу и мастерит своим стихам крылья из самых точных слов, которые приходят ему на ум. Каждая строчка становится пером. А потом стихи взмывают в небо и разносят по миру слова поэта. Птица садится там, где видит листы бумаги, и стихи на ее крыльях отлично читаются, потому что сама она из прозрачного воздуха, а слова написаны черной тушью.

В общем, Стихотворение унес ветер.

– Куда тебя нести? – спросил он.

– Отнеси меня в ту страну, где живет теперь папа моего мальчика, – попросило Стихотворение.

– Еще чего придумало! Чтобы они и меня схватили и отправили на принудительные работы, крутить их ветряные мельницы! Ну уж нет, слезай!

Но Стихотворение так просило и так умоляло, что Ветер согласился донести его до границы.

Они летели, летели, летели, и ночь была темна, как сажа. И вот наконец они добрались до границы. Ветер заглушил мотор, Стихотворение слезло и отправилось пешком к забору, разделявшему страны.

Было так холодно, что у Стихотворения замерзли все рифмы, и оно не могло взлететь.

– Ты куда? – спросил его старик, безуспешно пытавшийся фитилем, привязанным к длинному шесту, зажечь хоть одну звезду на черном небосклоне. – Ты куда?

– В концлагерь, – ответило Стихотворение не останавливаясь.

– Ох ты, боже мой, – вздохнул старик, – уже и за стихи принялись? И их сажают? Что же останется нам, бедным?

Стихотворение ковыляло своей дорогой, вот уже и граница. Но, как только оно сунулось за забор, сверху упала тяжелая сеть, и Стихотворение оказалось в плену.

– Хе-хе, – ухмыльнулся человек в военной форме с фонарем в руках. – Куда это ты собралось? Что у тебя написано на крыльях? Шпионишь, значит?

Стихотворение попыталось ему объяснить, кто оно, откуда и куда держит путь, но пограничник продолжал подозрительно ухмыляться и повторял свои обвинения. Потом, однако, он вынул очки и стал читать, что было написано на крыльях:

Динь-динь-дон – колокольный звон
В эту ночь отовсюду звучит…

– Ни в коем случае! Во время войны запрещено подавать звуковые сигналы по ночам!

Пограничник обмакнул кисточку в тушь и вычеркнул несколько слов. Потом опять покачал головой.

И звезды немеркнущий свет
серебром среди неба горит.

– Еще чего! Нарушение обязательного затемнения!

И замазал слова черной тушью.

Пастухи молоко и мед
В дар Младенцу уже несут.

– Нарушение режима военного рациона! Вычеркиваю!

И царей-волхвов в поход
На горбу несет верблюд.

– Ни за что! – пограничник сорвался на крик. – Опять цари! Хватит! С царями покончено! Не сметь говорить о царях!

И он опять принялся неистово черкать.

Наконец он схватил большую печать, припечатал ею крылья Стихотворения и сказал, что оно может пройти через границу.

Стихотворение горько плакало.

– Как я могу идти в таком виде? Во мне столько вычеркнуто, что я уже и не стихи вовсе.

– Или так, или никак! – заявил страж и показал лист бумаги. – Видишь правила? Тут все четко написано.

И действительно, в правилах было сказано, что в страну, где все – проза, запрещено пускать стихи.

Бедной птахе пришлось вернуться назад. Теперь она уже и взлететь не могла совсем: кисточка с тушью порвала ей все перья.

– Не расстраивайся так, – подбодрил ее белобородый старик, сидевший на камне у самой границы. – Не расстраивайся, что они тебя не впустили. Они и меня не впустили, а я ведь тоже вхож в самые главные страны мира. А тут – нет, уже много лет сижу и жду.

– А ты кто? – спросила стихотворная птица.

– Здравый смысл, – ответил старик.