– Сергей Эдуардович, расскажите историю, что случилось с Шанинкой?
– У нашей школы в конце мая заканчивалась аккредитация, полученная 5 лет назад. Соответственно, надо было подать заявление на новую аккредитацию, новый аккредитационный цикл. Мы подали, и у нас в конце мая началась аккредитационная проверка.
Вроде бы до ее начала все шло в штатном режиме, стандартно, как это обычно с этими проверками происходит: подача документов, регистрация заявления. Никаких отклонений от такой процедуры не было.
Но пришла комиссия. Она обычно работает в вузах порядка пяти дней, встречаясь с преподавателями, студентами. Проверяющие читают документы, просят что-то уточнить. Это стандартная штатная процедура.
Начали, соответственно, в понедельник. Я в это время читал свой короткий курс в Болонском университете, но, чтобы открыть процесс аккредитации и познакомиться с комиссией, прилетел на один день.
Все было хорошо. Во вторник комиссия встречалась с нашими преподавателями. А утром в среду почему-то вся комиссия в полном составе ушла из школы. Сказали, что их вызвали ведомства, которые курируют их работу, то есть Рособрнадзор. Вечером председатель вернулась, забрала документы.
– А решение было?
– Да.
Решено отказать всем программам Шанинки. Вынесено заключение, что они не соответствуют государственным стандартам.
– Шанинка – негосударственный вуз, который имеет какие-то ассоциативные связи с Российской академией народного хозяйства и государственной службы, но не является частью РАНХиГС.
– Да. В 1995 году Шанинка официально появилась как учебное заведение, до этого Московская высшая школа существовала как исследовательский центр.
– Это самостоятельный вуз или при ком-то?
– Самостоятельный абсолютно. И сама идея тогда была, естественно, инспирирована прежде всего Теодором Шаниным.
– Расскажите немного о Теодоре Шанине, кто он и как ему пришла в голову эта идея.
– Теодор Шанин – это человек совершенно фантастической биографии и истории. Ему сейчас 88 лет. Родился он до войны в нынешней Литве, в Вильно. После того как туда вошли советские войска, его семья была депортирована в Сибирь.
По окончании войны, будучи молодым человеком, он уехал в Израиль, поступил в силы самообороны, стал израильским десантником, прошел такую суровую школу, после чего по результатам всей этой деятельности превратился в социального работника.
Далее, одновременно обучаясь в университете, он действительно окончил социологическое отделение. Вот после таких странных изгибов судьбы он уехал в Великобританию, работал в Кембридже, работал в Манчестерском университете, стал фактически основоположником школы крестьяноведения – прежде всего на материале русского крестьянства, и свою академическую карьеру, собственно, делал там.
В конце 80-х годов Теодор Шанин приехал в Советский Союз с идеей, что надо создать некоторый учебный центр, который бы объединял лучшие черты как российского, так и зарубежного образования.
– В это время он работал с Соросом?
– Да, но основная его деятельность, конечно, была связана с исследованиями. Он работал с очень известными российскими социологами: с Заславской, скажем, с рядом других очень крупных фигур в нашей российской социологии, был дружен с академиком Аганбегяном, тогда ректором Академии народного хозяйства, существовавшей пока еще без государственной службы.
В 1993 году, если не ошибаюсь, они вместе с Аганбегяном создали сначала научный центр, собрали молодых тогда еще социологов и специалистов по социальным наукам. Кто-то из них стажировался в хороших зарубежных университетах в течение года или полутора, но с 1995 года началась учебная деятельность у нас.
– То, что произошло, с чем больше связано: с возникновением «Вышки», что мы только что обсудили, с какими-то более общими процессами, которые идут в социальной сфере, в обществе или с какими-то поворотами во власти, с отношением к подобного рода вольнодумным университетам?
– В этом смысле у меня окончательных фактов нет. Моя версия, конечно, состоит в том, что всего понемногу. Конечно, с определенными внешними факторами – по отношению к Шанину.
Совершенно очевидно, что в последнее время в России принят на государственном уровне курс на корпоративизацию.
– Что это значит?
– Это означает укрупнение разного рода структур, которые играют в поле тех или иных видов занятий. Это относится не только к образованию. Это относится, условно говоря, и к экономике, к ее отдельным отраслям, и к социальной сфере, и к культуре, и к образованию тоже. Видимо, существует такая точка зрения, что масштаб игрока определяет уровень его конкурентоспособности на глобальных рынках.
– А сколько студентов в Шанинке?
– Пока у нас не было бакалавриата (его мы запустили три года назад). У нас ежегодно обучалось порядка трехсот магистров.
– А сейчас?
– Сейчас студентов чуть больше, потому что пришли бакалавры, и эта цифра подбирается к пятистам. Но все равно это даже по европейским меркам весьма локальное, камерное учебное заведение, что для нас принципиально.
– То есть весь сыр-бор из-за пятисот студентов.
– Да. С одной стороны, такой большой тренд на укрупнение, причем на укрупнение, которое делает акцент именно на государственных факторах, будь то в сфере энергетики, транспорта или цифры.
Второй момент:
Шанинка в своем генезисе в значительной степени, особенно в 90-х годах, опиралась на зарубежное финансирование.
– Это были гранты или займы?
– Это были гранты.
Никаких институциональных вливаний в Шанинку (тогда еще в Московскую высшую школу) никогда не было.
Кстати говоря, когда я пришел в качестве ректора в 2011 году, в этом же году постоянный партнер школы, фонд «Открытое общество», отозвал свое финансирование. Видимо, я не устраивал исполнительных директоров этого фонда в качестве ректора. И, собственно говоря, к 2012 году мы уже, спасибо нашим друзьям и коллегам, фактически заместили зарубежное финансирование чисто российским.
– Платой за обучение или грантами?
– Гранты тоже и плата за обучение. В хорошем университете плата за обучение студента не должна составлять более 30%. Потому что если это больше, то вы начинаете идти вслед за рынком и роняете качество. В этом смысле мы удерживали эту линию, понимали, что если погонимся за деньгами, мы их заработаем, конечно, но приняли стратегическое решение этого не делать.
Сейчас у нас поразительно низкие по московским меркам цены на магистратуру.
– От государственного финансирования Шанинка не зависит?
– В очень небольшой степени. Пока у нас была аккредитация, мы три года выигрывали конкурсы на бюджетные места. Но количество бюджетных мест в виде 40 человек в год – это по сравнению с нашим бюджетом величина!
– Тогда возникает вопрос, а зачем вообще Шанинке нужна аккредитация? Есть такая еврейская пословица: «Не надо нам ни вашего жала, ни вашего меда». Не было бы аккредитации – не было бы всей этой истории. Или была бы эта история все равно – на уровне лицензии, например? В чем предметность конфликта? Действительно ли в недостатках образовательных программ, или все-таки в каких-то социальных, политических, общественных факторах?
– Я сказал бы так: случившееся с Шанинкой дает возможность профессиональному сообществу, к которому я принадлежу, поднять вопрос о методах мониторинга качества образования, то есть об оценке качества образования.
И это хорошо. Если эта история стимулирует такого рода экспертное, профессиональное обсуждение, я бы, по крайней мере отчасти, счел бы, что мы получили некоторую компенсацию.
– Про качество аккредитационных процедур и систему оценки качества сказано уже много. И ваш пример свидетельствует о том, что это достигло пика неэффективности. С этим фактором понятно. Что с внешними факторами?
– В принципе это сама процедура аккредитации. Ошибки, которые нам инкриминируются, в значительной степени очень формальные. И если процедура аккредитации идет нормально, то, собственно говоря, все это согласовывается в процессе самой проверки.
Но нам говорят: «Слушайте, что-то у вас не то написано».
Администратор неправильно перенес одну циферку из графы в графу. Это нам указывается как ошибка, приведшая к отзыву аккредитации.
Но в нормальной ситуации такое, конечно, исправляется на месте. Поэтому я говорю, что с точки зрения аккредитации много претензий к нам носят чисто формальный характер. Из этого я не могу сделать однозначного вывода, но не исключаю того, что за этим стоят какие-то другие причины.
– Шанинка получила мощную поддержку и профессионального сообщества.
Публично высказал претензии к аккредитационным процедурам, к Рособрнадзору и так далее руководитель Счетной палаты Алексей Кудрин. Он написал в твиттере, что это несправедливая история.
Огромное количество преподавателей подписало письма-обращения.
Мне кажется, что можно и нужно исправлять ошибки в программах, но это не приведет к положительному решению. Какие у Вас прогнозы? Что произойдет и что Вы как ректор или вы как коллектив намерены делать?
– В целом Вы абсолютно правы. Почему? Потому что имеет смысл идти на контакты, взаимодействие с государственными структурами в том случае, если, например, этими государственными структурами признается, что то, что мы делаем, важно для российского образования в целом.
Если мы сейчас всерьез будем думать об установлении аккредитации, то это займет, как это положено по регламенту, год, плюс еще 105 дней на саму процедуру.
Фактически и этот, и следующий учебный год выпадут у нас из зонтика действия аккредитации.
– То есть пока вы не сможете выдавать диплом государственного образца?
– Шанинка не сможет. Но поскольку у нас партнерские программы (по крайней мере на уровне бакалавриата они все такие) – это для нас некоторая ниша снижения рисков.
– Партнерские программы – это означает, что выпускник получит диплом РАНХиГС и Манчестерского университета?
– И Шанинки.
Диплом Шанинки мы можем тоже выдавать как государственный диплом.
– Значит, для вас получение аккредитации – дело принципа?
– Нет, я бы так не сказал. Вообще Шанинка большую часть своей истории существовала без госаккредитации. И это ни в коей мере не отразилось на качестве ее программ, научных проектов...
– Тогда зачем?
– Было принято решение в свое время, что надо больше институционального веса, институционализироваться в российской образовательной среде, и для этого хорошо бы иметь аккредитацию. Решение принималось без меня, я как раз в этот момент не работал в Шанинке.
– Но вы продолжаете учить, у вас продолжается набор. Сказалась ситуация с лишением аккредитации на наборе?
– Интерес явно повысился. Звонков больше. На уровне магистратуры, я думаю, у нас будет прирост, потому что там люди взрослые, они отдают себе отчет, «с шашечками или ехать». Но если им ехать, то, собственно говоря, какой это будет диплом, для них уже вторично.
Многие приходят к нам на годовой формат, в Шанинке они получают диплом профессиональной переподготовки, для чего аккредитации не нужно.
Или, например, диплом зарубежного университета-партнера, будь это Манчестер или Университет Гонконга. И их это вполне устраивает.
За год они получают магистратуру, которая признается российским государством, поскольку университеты-партнеры входят в список председателя правительства, который был опубликован 2–3 года назад, и, в общем, у них все нормально.
Да, есть определенная группа людей, которые хотели бы получить и российскую магистратуру, которую мы можем тоже дать, но без государственного диплома. Либо за счет своих партнерских связей мы выдаем государственный диплом, но в связи с академией или каким-то другим нашим партнером. С ними сейчас ведутся переговоры.
Поскольку Шанинка существовала большую часть своей истории без госаккредитации, так, может, и вернуться к этому формату.
Это справедливо по отношению к магистерскому университету.
Но если говорим о бакалавриате, который мы начали развивать три или четыре года назад, то не столько для детей, сколько для их родителей важно, чтобы диплом о первом высшем образовании был государственным. Такая тенденция продолжает оставаться фактом.
Может, нам пойти на эти потери? Не знаю пока. Думаем.
