24 июня в Центре толерантности Еврейского музея академик РАО, доктор психологических наук Александр Асмолов, открывая конференцию «Пространство трансформации: музеи для ментального и эмоционального благополучия», выступил с лекцией «Люди в музее: смыслы и ценности». Публикуем главные тезисы выступления.
Музей – это уникальная форма конструирования памяти и хранения смыслов
Музей нельзя сводить и редуцировать к памяти. Музей – это всегда социальные коммуникации. Главный вопрос – как сделать так, чтобы не распалась связь времен. Сегодня, когда мы на грани распада связи времен, эти шекспировские слова как никогда важны. Когда-то замечательный мастер Элвин Тоффлер говорил «future shock» – шок будущего. Как я завидую Тоффлеру. Мы сейчас в России, в Израиле, в Канаде, в Португалии находимся в другой ситуации – это шок настоящего, который я бы назвал «present shock». И в этой ситуации шока настоящего мы должны чётко понимать, что музеи как сосуды смыслов помогают сделать главное – сохранить память.
Когда мы стираем память, это приводит к расчеловечиванию
В 2001 году мной была предложена программа, о которой я говорю с грустью и болью, – формирование установок толерантности в российском сознании. Она родилась из наших разговоров с моей замечательной Аллой Гербер, когда мы обсуждали проблемы Холокоста. Вот одна из гипотез про музей Холокоста была в том, что он показывает: память – не только прошлое.
Я хочу вам напомнить уникальные, точные характеристики памяти.
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.
Слова Николая Гумилёва показывают, как действительно важна память. Музей – это уникальная форма конструирования памяти.
Несколько лет назад у меня была встреча с талантливым журналистом Владимиром Познером. Когда идешь на какую-то встречу, хоть чуть-чуть к ней готовишься, хотя в этом мире готовиться уже почти бесполезно. Приходя на встречу к Познеру, вы никогда не догадаетесь, о чем он вас спросит. Совершенно неожиданно он сказал: «Сегодня один из дней Холокоста. Дайте, пожалуйста, мне четкое определение, что такое Холокост».
Я теперь не могу понять, откуда выскочили эти слова, но скажу их и сейчас: Холокост – это самая страшная в мире трагедия расчеловечивания.
До этого я всегда повторял за замечательным психологом Михаилом Яковлевичем Гефтером: «Геноцид никогда не бывает против кого-то. Геноцид всегда против всех». Сегодня мы имеем дело с расчеловечиванием на разных пространствах нашей планеты.
Память – не только окно в прошлое, это орган предвосхищения будущего
Так как же музеи могут помочь? Для этого надо реинтерпретировать память. Память – это не только окно в прошлое. Память – это орган предвосхищения будущего.
Мы все время работаем с уникальными формами, через память прогнозируя будущее. Хотелось бы мне сказать, что память спасёт нас от ошибок, что наш с вами прошлый опыт истории, прошлый опыт жизни каждого из вас поможет не оказаться в той же ситуации. Но вспоминаются строчки ещё одного моего самого любимого поэта Александра Галича: «Никого ещё опыт не спасал от беды».
Память – это орган прогнозирования будущего. Без памяти мы не можем понять очень важную вещь. Человек приходит в мир не прямо из прошлого, а каждый раз строит свою жизнь как образ будущего.
Музей каждый раз выступает как открытое произведение
У одного из лучших семиотиков культуры Умберто Эко есть концепция, которая называется «открытое произведение». Музей каждый раз выступает как открытое произведение и говорит с каждым своими голосами.
Как подчеркнул один из очень моих близких людей, музей в мире технологий превращается в особую ситуацию изобретения прошлого. Через музей мы не просто воспроизводим прошлое, мы через технологии работаем с прошлым, и появляется форма. Возникает вопрос: как мы построим будущее нашей памяти благодаря технологиям?
Прошлое показывает, что мы всегда работаем с памятью. И, работая с памятью, мы четко понимаем, насколько музей, память и мир вокруг нас делает нас.
Музей помогает нам видеть душу вещей, но музей помогает нам увидеть бездушие вещи
Музеи, которые показывают это, – музей ГУЛАГа, музей пыток – музеи расчеловечения, для нас крайне важны. Если мы сотрём память, мы потеряем сами себя.
Один из моих коллег, замечательный психолог Борис Сергеевич Братусь, говорит: «Диагноз человека 21 века: психологически здоров, личностно болен». Мы окажемся заложниками тех травм, которые живут как архетипы в нашем бессознательном. Мы должны благодаря музеям сохранить diversity (иногда на английском звучит более ёмко, чем на русском) в музее – это уникальная форма поддержки разнообразия. А толерантность – это и есть поддержка разнообразия. Разнообразия миров, разнообразия подходов, разнообразия рас, разнообразия людей.
Есть культуры обезличивания, они стирают память, стирают разнообразие. В школе – это одна форма, один учебник, одна программа. А есть и другие совершенно культуры – культуры поддержки разнообразия. Я называю их культурой достоинства.
И именно этим культурам, и выбору каждого из вас, и памяти, и посвящена моя книга «Психология достоинства» и к которой моя коллега Татьяна Черниговская написала предисловие: она взяла слова «Кандида, или Оптимизма» Вольтера: «Надо возделывать свой сад». Как порождать разнообразие в мире травм, в мире трагедии, в мире, который вокруг нас бушует.
И когда мы сейчас с вами разговариваем, летят и разрываются бомбы, происходят смерти...
Люди без памяти не понимают друг друга. Без памяти люди перестают быть людьми.
Поэтому музеи как уникальная культура поддержки достоинства – это важнейшая линия в жизни. А музей толерантности и вовсе является обыкновенным чудом. Музей толерантности – это музей поддержки достоинства. Музей толерантности – это музей, который доказывает, что в самые тяжелые времена расчеловечивания всегда будет Януш Корчак, всегда будет Виктор Франкл, всегда будет Бруно Беттельхейм. Всегда будут такие уникальные мастера, как Эрих Фромм, которые говорят: мы не будем бежать от свободы, мы будем отстаивать свободу. И у нас есть точка опоры. Это память как сосуд смыслов, а музей как сосуды достоинства.
