Все же я с ностальгией вспоминаю советскую школу. Учитель – царь и бог. Небожитель, до которого не дотянуться, не дотронуться. И, если хулигану Ивану С. приходило в голову написать гвоздиком на свежей штукатурке, что «Марьванна – ТП», он делал это в мужском туалете во время урока, чтобы никто не увидел.

В мужском, потому что почти все училки – женщины, и кто там когда обнаружит эту надпись в туалете...

Любили ли ученики Марьванну? «Помилуй, Таня, в наши годы мы не слыхали про любовь» – так вопрос вообще не стоял. Ну да, конечно, «и ты с седыми прядками над нашими тетрадками», но это такая традиция. Дитям – мороженое, бабе – цветы. Перепутать невозможно. Первого сентября – радуемся, на последнем звонке – плачем.

Сейчас, спустя годы, я и не помню ее имени, называя практически никак – Марьванна – это же не имя.

Уважали ли ее? Ну да. Боялись.

Я на всю жизнь запомнил, что моя фамилия не склоняется, ибо нерусская. Я бился за склонение, но был размазан томиком Розенталя (или еще какой дубинкой – не помню уже). На кону была «двойка» по русскому в выпускном восьмом классе, и я сдался на милость победителя.

Она хорошо учила. Про деепричастные обороты и про «брить-стелить». До сих пор я вздрагиваю, видя в ленте «ться» там, где его быть не дОлжно. Внутри все сжимается, и вспоминается тот восьмой класс.

Она научила меня писать грамотно. И отучила писать.

Вообще.

Время было такое. Свои мысли не приветствовались. Писать можно было только по шаблону. «Мой идеал – Герой Советского Союза Олег Кошевой!» Мне кажется, я так и не прочитал «Молодую гвардию». Но с успехом писал сочинения. «В романе “Молодая гвардия” показано воплощение этой мечты в жизнь: ... В образах своих юных героев Фадеев воплотил свойственное нашей ...»

На долгие годы я разучился писать. Вообще. Все сочинения писались как в Академии Лапуты – путем перетасовки табличек со словами.

Какую же мне пришлось проделать работу над собой потом, через много лет, чтобы пальцы снова стали выводить слова!

Чёрт, как же ее звали, великую и ужасную? Не помню. Правила русского языка – помню. Как ее звали – не помню.

Она была так высоко и далеко, что не отпечаталась в памяти.

Кто отпечатался? Учитель биологии.

Меня никогда не интересовала биология. Тычинки-пестики, отряд хордовые, вакуоли и хромосомы...

Бр-р....

Но Змей Гаврилыч был человеком. Вы не поняли, он в самом деле был человеком. Это вообще невозможно себе представить, но он мог ошибаться. Он часто вел себя так, как не ведут себя учителя. Например, вместо урока биологии он мог нам показать фильм про Жака Ива Кусто или даже, заговорщицки подмигнув нам, поставить «фильм про пьяниц» – именно этого мы, лоботрясы, ждали больше всего, ибо смотреть, как менты заталкивают в вытрезвитель пьяных мужиков – ужасно уморительно. Он был методистом по ТСО, говоря современным языком. Он привозил в школу учебные фильмы для кинопроектора «Украина-5».

Надо ли говорить, что я был среди первых, кто стоял в очереди, чтобы научиться заправлять эту машину пленкой.

Именно Змей Гаврилыч, похоже, разбудил мой интерес к технике, который потом уже не угасал.

Научил ли он меня биологии?

Фиг знает.

«Наше руне дохо ситру» я помню до сих пор. Кто знает, поймет. Пригодилось ли это мне?

Нет.

Вообще нет.

Пригодилось другое. Пригодилась его любовь к технике и умение выстроить урок так, что даже хулигану Ивану С. почему-то не хотелось шкодить. Вернее, он (как и все мы) все равно по привычке начинал бузить. Вывести из себя учителя – это же святое.

Но Змей Гаврилыч (да, да, сейчас будет объяснено происхождение его имени) брал стальную линейку, делал зверское лицо и с упоением стучал ей по парте нарушителя. Это было страшно и весело. Мы понимали, что это понарошку, но это выстраивало границы наших отношений. Можно шутить и кривляться, но только если это не мешает другим. Как только... приходит ужасный Змей Гаврилыч с железной линейкой. И делает зверское лицо.

Ударил ли он кого-то? Упаси Бог. Это было просто выстраивание границ. Ритуал. Хулиган похулиганничал, учитель принял меры. Граница между работой и троллингом проведена. Можно было учиться дальше.

У него было множество способов привлечь нас к учебе. Я не помню ни программированных опросов, ни работы в группах. По-моему, он был плохим дидактом.

Но даже второгодник Иван С. мог выучить у него урок, потому что знал, что иначе Змей Гаврилыч не возьмет его «за фильмами».

О! Это отдельная песня. У него была старая «эмка», и раз в неделю мы отправлялись с ним на этом автомобиле в учколлектор. И двоечник Иван, и отличник Саша гордо несли из недр этого почтенного заведения железные коробки с фильмами, а потом тряслись на дермантиновых диванах, держа сокровища на коленях.

Эту поездку нужно было заслужить. Право заправить ленту в кинопроектор, перемотать бобины – нужно было заслужить.

Как нам хотелось попасть в число избранных! Ради этого мы готовы были выучить отличия хордовых и нуклеотиды в ДНК.

Он был плохим дидактом. Он не научил меня биологии. Но научил чему-то большему. И я помню до сих пор не только его имя, но и капельки пота на большом носу над щеткой прокуренных рыжих усов.

Он выстроил границы так, что учил жизни.

Вернее, он и был самой жизнью.

Не школой. Школа – это Марьванна, имени которой я не помню.

В последние годы я стал замечать, что все больше стараюсь походить на Владимира Гавриловича.

Усы, правда, не удались.

Но ведь не в усах дело, правда?