Тучка по небу идёт
Бочка по морю плывёт...
Это двустишие из «Сказки о царе Салтане» А. С. Пушкина, стоит его немного поддеть ноготком, оказывается неиссякаемым источником вопросов. Один из них может прозвучать наивно, но в моём представлении от того и наиболее ценно. Мог ли рассчитывать Пушкин, что каждый ребёнок, услышавший или прочитавший эти строки, видел море и может его вообразить? Думаю, нет. Думаю, перед Пушкиным стояла задача, даже если он ее себе не формулировал, проложить троп к воображению каждого ребенка. Выразить в шести словах собственное видение моря, сделать его доступным и понятным для каждого, а значит, превратить видение в созерцание. В статье «О хороших и плохих рифмах» С. Я. Маршак замечает, что рифма в этом двустишии не ограничивается созвучием глаголов (идёт — плывёт), но увязывает и остальные слова: тучку с бочкой, небо с морем. Да и чисто архитектурно выходит, что небо сверху в первой строке, а море снизу во второй. Пушкин видел в слове большее, чем просто знак или знак, порождающий образ. Он видел возможность прокладывать тропы из других миров к воображению людей. Да, не каждый ребёнок видел море, но каждый видел небосвод и способен вообразить маленькую одинокую тучку, которая идёт по нему так же, как и крошечная точка бочки плывёт по бескрайнему, как само небо, морю. Всего шесть слов в исполнении Пушкина открывают перед ребёнком незнакомый, никогда прежде невиданный мир, в сравнении с которым он сам, ребёнок, исчезающе мал. Такая картина не может не захватывать дух.
Недавно я был разгорячен словесной перепалкой со студентом колледжа, в котором преподаю. Способный начинающий актёр выпалил мне в сердцах: «Егор Сергеевич, ну зачем мне ходить на математику, если она мне никогда в жизни не пригодится». Ледяной водой остуженный, я услышал в нём себя. Математика никогда мне не давалась. И сейчас я могу сказать, что не знаю её, по крайней мере на должном для моего возраста уровне. Но это незнание не мешает мне видеть её красоту и тех вопросов, которые само её наличие ставит перед человеком.
Да, у меня нет шансов объяснить подростку значение математики с её собственных позиций. Но я могу поставить поэтические вопросы, которые наметят тропинки к его воображению. Например, вопрос о способности математики объяснять физику. А вслед за ним и вопрос-ответ моему студенту: а что, если это ты можешь пригодиться математике, причем гораздо больше, чем она тебе?
«Беда пришла от образованных», – провозгласил протоиерей Андрей Ткачев, настоятель храма Троицы Живоначальной в Хохлах, во время недавней проповеди, которая уже успела получить огласку в СМИ. Учитывая, что в ней отец Андрей упоминал Адама Смита, Дарвина и других ученых мужей 18–19 века, предположу, что вне проповеди его мысль стремилась бы к ницшеанской метафоре о смерти Бога, которая, судя по всему, стала неутешительным ответом на культурно-исторический кризис европейской цивилизации, утратившей творческую силу веры. Но так уж устроен приход, что говорить с ним подобным образом нельзя. Не до каждого сердца дойдут сложные конструкции, предпосылки или философские умозаключения.
Сердца людей ждут поэтической красоты, надежды. Ждут того, что подарит им веру, будь то в Бога, царицу наук или собственные силы.
Как Пушкин простыми, чистыми образами прокладывает троп от сказочного мира, а Ньютон с помощью треугольника Паскаля прокладывает троп от числа Пи, так и отец Андрей, стоя под образами, своей проповедью проложил троп от образования, каким он его, по всей видимости, представляет. И это его личная ответственность перед приходом и теми людьми, в чьих душах его слова нашли отклик.
Мне же, работнику сферы созидания образов, актёру и педагогу, очевидно, что волшебный мир поэта, необъяснимая точность математики или живое слово проповедника – всё это, в конечном счете, и есть дар образования.
