Начинал я свою трудовую деятельность в Сокольническом районе Москвы, сначала в школе-интернате, а потом в районном Доме пионеров.
Много слышал о наших соседях-куйбышевцах; особенно часто повторялись две фамилии – Тубельский и Штейнберг. Я даже пытался представить, какие они на самом деле. Потом как-то понаблюдал за ними издалека, показалось – очень интересно. Ну, просто они отличались чем-то неуловимым, но очень существенным от окружающих их так называемых педагогов-внешкольников.
Весной 1972-го перед защитой диплома на филфаке МГУ я заявился прямо к ним – куйбышевский РДП находился тогда на Малой Семеновской улице, на берегу грязноватой реки Хапиловки, ныне взятой в трубу, – поднялся на третий этаж и заглянул в комнатенку завуча. За столом сидел рано поседевший человек с лучащимися, очень добрыми глазами, непрерывно курящий и время от времени выгружавший переполненную окурками пепельницу в корзину для бумаг, скрытую под столом. Он мастерски умел слушать собеседника, что в учительской среде вообще-то случается нечасто. Так я познакомился с Александром Наумовичем Тубельским.
И мы договорились, что с 1 сентября я приступлю к работе в «куйбышевском доме»...
Но судьба распорядилась иначе. Осенью меня призвали в армию – тогда обладателей университетского диплома «забривали» на год. Таким образом, я вновь объявился на берегах Хапиловки только в самом начале зимы следующего года. К тому времени Тубельский, как все говорили, «подался в науку», и меня принял в свои административные и дружеские объятия Ефим Борисович Штейнберг.
Однако не прошло и месяца, как, оказавшись в районном пионерском лагере, я встретился с Александром Наумовичем. Несмотря на свои научные регалии, он совсем не выглядел как зануда-профессор, участвуя во всех лагерных делах с мальчишеским азартом и юношеским темпераментом: и в зимней сказке, и в цирковой программе, и в юморине, и в военной игре. Он проживал лагерный день на равных с нами – не как мудрый наставник, а как обычный школьник, исполняя порученные ему роли с отдачей и выдумкой. Впрочем, по вечерам, во время ежедневных «педсоветов», он хоть и поддерживал общий оживленный тон, а все же часто бывал серьезен, умел настоять на своем и даже всыпать по первое число, невзирая на твои «прошлые заслуги»...
Так я оказался втянут в работу полевой педагогической лаборатории, которая действовала несколько раз в году, летом и зимой, в том числе и «между лагерями», когда мы собирались вместе. С Тубельским мы стали товарищами не только по работе, но и, как теперь модно говорить, по жизни, и я всегда чувствовал его лидерство далеко не только в вопросах педагогики. Запомнил почему-то, как во время одного из застолий он наклонился ко мне и почти шепотом сказал: смотри, сколько лидеров собрались в одной комнате, понаблюдай за их поведением...
Это и в самом деле оказалось занятным зрелищем!
Когда в последние месяцы я читал материалы о Школе самоопределения Тубельского, конечно, вспоминал наши лагеря. Александр Наумович обобщил опыт не только свой, но и всего нашего сообщества, в которое были вовлечены сотни людей нескольких поколений от юных пионеров до зрелых мастеров своего дела различных специальностей, совсем не обязательно профессиональных педагогов, а просто граждан, искренне полагающих, что без надежной смены общество обречено на гибель. Заслуга Тубельского в том, что он смог применить этот опыт в регулярной повседневной работе, расширить и обогатить его с помощью своего редкого таланта и выдающихся человеческих качеств.
Журналистская стезя иногда сводила меня с людьми, которые окончили Школу Тубельского, и вскоре обнаруживалось, что они умеют самостоятельно мыслить и не готовы идти напролом по головам окружающих...
В последние годы жизни Александра Наумовича мы встречались нечасто. Он ушел рано, потому что не готов был жить в полноги, что-то в себе сберегая на будущее, которое может и не наступить. Само присутствие его в мире не допускало жизни напрасной, требовало принятия нестандартных решений и их воплощения. Я никогда не говорил ему об этом, но однажды его пример привел и меня к пониманию невозможности праздного прозябания...
Уничтожение наследия Тубельского, происходит ли оно злонамеренно, в пылу чиновничьего куража в угоду начальству, или просто от тупого невежества, – все равно преступление. И так ли уж важно, что ждет нынешних геростратов: презренное забвение или проклятие потомков!
