8 сентября в возрасте 102 лет покинула этот мир доктор филологических наук, профессор Аза Алибековна Тахо-Гади – ученица, соратница, спутница и хранительница наследия великого русского мыслителя и открывателя античного мира Алексея Федоровича Лосева. Она пережила его на 37 лет и не дожила до своего 103-летия меньше полутора месяцев (26 октября). Аза Алибековна говорила: «Только Алексей Федорович знал античность на пятерку. Я – лишь на четверку».

Шкала

Понятно, что эта «четверка» Тахо-Годи, как и «пятерка» Лосева, выставлены на особой шкале, которую могли разделить лишь они. По настоящей, – где «шелуха не выдерживает, выдерживает только крепкое», как говорила Аза Алибековна по другому поводу.

И все же, «четверка» все равно немного обескураживает. Какие бы тогда оценки могли получить такие признанные знатоки античности, как Михаил Гаспаров, Сергей Аверинцев, Яков Голосовкер, Феохарий Кессиди, Арсений Чанышев, Алексей Богомолов? А великолепная книга Валентина Асмуса? (Валентина Фердинандовича и Алексей Федорович, и Аза Алибековна ценили особо.) А Владимир Бибихин, его проницательные, пронизывающие Греаклитовой молнией (один из любимых античных образов Владимира Вениаминовича) экскурсы в семантическое нутро классической греческой и современной мысли? Бибихин одно время работал литературным секретарем у Лосева, которому слабовидящий философ надиктовал несколько своих книг. На его глазах рождалась Лосевская мысль. Это во много задало масштаб и вес его собственной.

О некоторых, тогда молодых, Аза Алибековна отзывалась весьма жестко. Она была беспощадна, прежде всего, к себе самой и если в ком-то угадывала талант, не делал им поблажек. Какой я философ, я – филолог! – произносила она, когда философы восхищались ее платоновскими штудиями. Просто войти в античную философию, да и вообще в философию, можно только через ворота классической филологии. Но для этого нужно как-то, особым образом «подготовить» эти ворота, что она и сделала. А мы сейчас запросто врываемся в философию, не зная древнегреческого (так, «отдельные слова», чтоб блеснуть, реже понять). Во времена Гегеля и Фихте, и даже позднее – Гуссерля и Кассирера, да что там – Хайдеггера и Сартра, это было бы немыслимо. К счастью, нас подстраховали Аза Алибековна и Алексей Федорович, философ, который знал греческий на уровне классического филолога, кем фактически и являлся в своем философствовании… В публикациях, тем, к кому была беспощадна, она дает самые лестные характеристики. Оставаясь беспощадной к себе.

Это – честность и благородство Учителя, каким был, прежде всего, Лосев. Но и, несомненно, она. Относись к своему ученику, как к себе – столь же серьезно, но к себе чуть серьезнее.

Конечно, в Лосевский круг «шелухи» не попадало, а сам Алексей Федорович приложил к своей книге «Проблема символа и реалистическое искусство» (М., 1976) внушительный, исчерпывающий библиографический список, где отражено и все то, что сделали на тот момент семиотики новых поколений. Штрих, но немаловажный: внимательнейшая, ювелирная в своей детальности, глубочайшая работа с немыслимым массивом источников, не только классических – черта все того же уникального энциклопедизма Лосева, которым он прославился на весь мир, который предстал в восьмитомнике «История античной эстетки». Над ней он трудился несколько десятков лет, практически всю свою жизнь мыслителя, успев застать выпуск лишь шести томов (1963–1980).

Аза Алибековна работала с гигантским наследием Лосева, соучаствуя в его создании. Забота о Доме Лосева, сохранение в нем его живого духа (и при жизни!) была на ее плечах. Сил хватило на несколько собственных книг, включая, конечно же, книгу «Алексей Федорович Лосев» в серии «ЖЗЛ», на многочисленные предисловия, комментарии, статьи, преподавание в Московском университете (об этом несколько слов ниже).

Но и это целиком не объясняет отметок на «шкале Лосева – Тахо-Годи», само положение этой шкалы над всякими мыслимыми высями.

Я долго думал об этом. И сейчас я понял то, что увидел очень давно (здесь я, конечно, субъективен).

В начале 80-х студентом я попал на лекцию Лосева на филфаке МГПИ им. В.И. Ленина. За столом сидел мощный пожилой мужчина в круглых очках и знаменитой черной шелковой шапочке… Говорили что это академическая ермолка, которую якобы Булгаков «присмотрел» для своего Мастера, добавив буковку М. Среди тогдашних изустных легенд о Лосеве ходила и та, что объявила его вовсе прототипом Мастера. Подойти спросить мальчишке-студенту, который увидел гения впервые, было неловко, а очень хотелось: я тогда увлекся романом Булгакова. Легенда и сейчас гуляет по Сети. Через четверть века все разъяснила Аза Алибековна: Булгаков тут ни при чем, это была монашеская скуфья, которую он стал носить после тайного пострига летом 1929 годау. Разве что университетский товарищ Лосева Павел Попов, общавшийся с Булгаковым, мог что-то сообщить писателю Лосеве и его истории.

Алексей Федорович держался непринужденно и, в то же время, очень собранно. Говорил академично, но ясно и просто. Говорил о том, о чем писал: об олимпийских небожителях, о мыслителях, о поэтах… Об их времени. Но рассказывал так, как будто его застал, не как «историк», а как «современник». Как если бы только вчера встречал Платона, Парменида, Софокла, Диониса, а то и самого Зевса, беседовал с ними, не панибратски, а с почтительной искренностью. Говорить с «искренним почтением» может каждый, хотя сейчас это становится редким даром. Так великие греки рассказывают о других великих греках в переводах Азы Алибековны. Нить Ариадны делалась зримой в удивительной, гениально простой профессорской логике Лосева. В аудитории носились идеи – эйдосы с вывернутой наружу сущностью вещей, как созерцали их греки, делая свои открытия в философии, математике, поэзии…

И вдруг он встал. Встал во весь рост – около двух метров. И тут я понял: вот он и есть Олимп! Могучий донской казак с олимпийской «пропиской». Не было сомнения в том, что этому немолодому почти незрячему, подорванному лагерями человеку и многочисленными жизненными неурядицами по силам подвиг любого античного героя. В нем срослись высь мужества и глубь мысли. Он олицетворял их срастание.

Фото из архива МГУ

Это было и чертой Азы Алибековны, если угодно, фамильной, безусловно, усиленной встречей с Лосевым. Она была не просто спутницей жизни Алексея Федоровича, в связи с именем которым принято упоминать ее имя. Они стали одним целым, одной жизнью, одним миром, одним Домом. И оставались в нем современниками античности, «детства человечества» (по выражению Маркса), непростого детства, где реальных детей, если они слабы, по закону сбрасывали со скалы (инфантицид поддерживало и Римское право), но при этом создавались «Илиады», возводились Парфеноны, высекались Мироновы «Дискоболы» и Пифокритовы Ники (в которых не смущает отсутствие головы, настолько они совершенны в своем порыве), разворачивались диалоги Платона.

Вот где она (любимый оборот Аза Алибековны) шкала!

Увы, 8 сентября вместе с жизнью Азы Алибековны завершилась и земная жизнь Лосева, которую она фактически продлила, будучи ее частью, кровью, дыханием. Но продолжается та, которую она продолжала, в первую очередь – жизнь Духа и Мысли. Их Домом останется и Дом Лосева без хозяйки при условии, что туда будут приходить набраться Духа и вдохновиться Мыслью.

«Современник» – слово, ко многому обязывающее. Быть современником, значит – быть со временем. С теми, кто его творит и хранит, приносит и уносит. А это – далеко не все. Многие и вовсе живут вне времени, живут вполне успешно. К слову «современник» не надо добавлять «великий». Не знаю, вправе ли мы назвать себя «современниками» Азы Алибековны Тахо-Годи (это еще нужно заслужить). Но она – нам повезло – вне сомнения, была нашей современницей. А тот, кто не подозревает об этом везении, тот вне времени. Успехов им!

Зачем нужна античность

Античность – это не подвальный архив, а фундамент, на котором удерживалась и удерживается наша культура и цивилизация, даже если античность выветривается со временем выветривается из самосознания людей. Это устоявшее под любыми ветрами истории «настоящее», «крепкое». Недаром через ее Возрождение были совершены те рывки в философии, искусстве, политике, экономике, науке, технике, которые, в итоге, продвинули мир в Новое, а затем и в Новейшее время. В современность. Алексей Лосев и Аза Тахо-Годи были среди тех, кто это понимал лучше всех. Они же настаивали на историческом подходе к античности, не только с точки зрения самой античности.

Россия всегда как-то по-особому тянулась к античности. И пыталась спустить ее духовные высоты наземь, а земное это горнее жестко, порой жестоко отторгало.

Я говорю только о нашей традиции проникновения в античность, а она – богатейшая. Может, все дело в том, о чем писал Мандельштам в статье «Государство и ритм», посвященной, что немаловажно для читателей нашей газеты, реформе советской школы: «Над нами варварское небо, и все-таки мы эллины». Мы спасаем себя в эллинизме от варварства? Конечно, в изучение античности «прятались» от идеологического официоза советские философы, но второе – лишь проявление первого.

Смотрите, как интересно: у Мандельштама поменялись местами земное и горнее. Небо, к которому тянулись за высоким, теперь варварское, а те, кто снизу тянулся, оказались эллинами. Значит, дотянулись раньше! История.

Русская культура состоит из дотянувшихся до античности, из элиннов. В «олимпах» она и нашла те ценности, которыми живет и поныне, а не то, что наспех выписывают из советской дошкольной Азбуки, испытывая наивный восторг первооткрывателей. Те ценности, которыми она останется живой, покуда остается культурой «дотявушихся», культурой Алексея Лосева, конечно, культурой любимого им Владимира Соловьева, культурой Осипа Мандельштама, в том числе.

Почти 40 лет, с «перестроечных» времен мы твердим о «духовности», сейчас это слово снова взяли на вооружение, лучше сказать, напрокат. Слово уже выветрилось, его значение банализировалось, закрепилось в чиновничьих циркулярах. Но ведь духовность от слова Дух (не только в религиозном смысле, но и в нем) – открытие и дар Античности. Он передано нам по византийским каналам, вместе с крещением Руси, хотя и не по ним одним.

Позволим себе проинтепретировать ход размышлений Алексея Лосева, адресованного молодым (их можно найти в его книге «Дерзание духа», 1989). Античная культура, говорит Алексей Федорович, основана на диалектика героизма и фатализма. В европейской философии она позднее превратится в диалектику свободы и необходимости, когда фатальное предстанет предметом понимания, мышления, а свобода в мышлении утратит образ чистого произвола. Этот путь начнет Спиноза, а пока…

Для античного грека его античный греческий, человеческий мир – театральная сцена. «Возрожденец» Шекспир, без которого не было бы «нашего всего» Пушкина («Я как будто смотрю в бездну»), не придумывал этого, а вполне сознательно позаимствовал у греков. Актеры приходят невесть откуда, и невесть куда уходят. Ясно одно: из Космоса в Космос. А Космос – это сфера Абсолютного Порядка. Как он устроен, актеры, люди не ведают. Их дело – быть героями. «Геройство – род моих занятий», – не хвастался, а констатировал Сальвадор Дали, художник, склонный к театрализации и игре с античными смыслами. Финал для героя предначертан космическим регламентом, и это единственное, что он знает.

Пастернак в своем «Гамлете» (перечитайте под углом этих размышлений) актуализирует тот же античный смысл: «Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути. Я один…». Герой знает, но идет к этому финалу. Знает его и Ахилл. Даже кони пытаются его остановить человеческим голосом: «Куда ты идешь? Ведь погибнешь под стенами Трои!». Вещий камень из русской поговорки – на самом деле фрагмент мономифа – по крайней мере, предоставляет выбор: «Направо пойдешь – коня потеряешь, себя спасешь; налево пойдёшь – себя потеряешь, коня спасешь; прямо пойдёшь – и себя и коня потеряешь». А здесь – без вариантов. Что же движет Героем? Ницше посетует на мировую волю (хотя какая же она воля, если плодит предельную несвободу?). Кант раньше скажет: нравственный закон внутри, под звездным небом (что ближе нам, как кантовская этика – русской «нравственной» философии). Лев Гумилев – позже: солнечные бури, которые отзываются эхом земных событий. Везде, так или иначе, отсылка к античному Космосу. Лосев не без иронии заметит: если вам мало Космоса, космической природы человек, обращайтесь к монотеизму…

А ведь греки ничего не утаили. В них – первоисточник европейского диалектического мышления. Человек знает свою Судьбу, хотя есть случаи «вопреки судьбе» (ὑπὲρ μοῖραν) и даже «сверх судьбы» (ὑπὲρ αἶσαν). Но такие решения принимаются на совете богов, которые, к примеру, у Гомера отпускают Одиссея на родину. Но этот прецедент «свободы воли», оборачивается произволом, дерзостью, которая положит конец героическому веку. Ведь боги приняли решение не по своему хотению, а в соответствие с Абсолютным Порядком Космоса, который же сами и нарушили. А Судьба у греков стоит даже над богами. Отсюда же и Лосевское замечание в отношении монотеизма.

Не очень-то получается «коллегиальное управление» с Олимпа, как и «разделение труда» между богами: один отвечает за то, другой за это, третий за третье и четвертое вместе (об этом много и ярко у Лосева). А ведь здесь есть своя жизненная правда. Получается как в знакомой с детства интермедии Аркадия Райкина: «Кто стукнет, кто свистнет, кто шмякнет, кто звякнет – вместе получается воспитание». И нужен не просто единый Бог – всевластный и всеполномочный (даже Зевс временами «согласовывал» свои решения с пантеоном). Бог должен подарить жизнь Человеку, который будет его Сыном – Богочеловеку. Для этого мало было создать Ветхий завет – создали Новый. Трудная работа самосознания, развернутая сквозь века. Богочеловек стал первой Личностью. Это и и имеет ввиду Лосев в своем знаменитом тезисе «Личность есть Чудо». Главное чудо, которое сотворил Господь. А идеал универсального, «всестороннего» развития личности был задан не Марксом, а утвердился в Ренессансе, в его титанизме. Другой дело, что никакой другой личности не существует. Только такая чудо-личность.

Греки, не устает повторять А.Ф. Лосев (и А.А.Тахо-Годи его развивает в своих статьях), не знали личности. «Космические» люди выполняют предписания Космоса. Шаг в сторону – гибель, которая и без этого рано или поздно наступит. У богов больше прав, но они только ретранслируют эти предписания. Они могут обладать ярко выраженным характером, темпераментом, склонностями, способностями, но это еще не делает их личностями. «Метагерои». Но Герой – это исторический предок Личности. Личность не просто выходит за рамки предписаний, но делает это во имя «всеобщего интереса», говоря языком немецкой классической философии. Это не произвол и не жертва. Бродский призывал никогда не делать из себя жертвы, «жертвенность» – это атрибут «языческого», пока дремлющего самосознания. Это – естественная, внутренне выстраданная потребность следовать объективной необходимости. Героя на каждом шагу предупреждают буквально или знаками (кругом аракулы), а он все равно движется к трагическому финалу. Просто по-другому он не может, хотя сам все сознает. А если оступится или отступит, финал настигнет его сам и скорее.

Был, правда, в античности один титанический персонаж, который выпадает из этого правила, – Прометей. Цитируем Эсхила: «Послушайте, что смертным сделал я: число им изобрёл, и буквы научил соединять – им память дал, мать муз – всего причину». А еще Прометей освободил людей от произвола богов во главе с Зевсом, украл для них у Гефеста огонь с Олимпа, а в более поздних текстах, ближе к нашей эре, за 4 века до ее наступления – и вовсе создал людей из глины, смешав воду и песок. Бог? Богочеловек? Личность? Прометеево начало – вершина античной культуры и опора культур, идущих в историческую даль. Недаром его имя означает Провидец. Как расплатился за все это Прометей, когда-то знал каждый школьник. А Лосев – несомненно, Прометей русской, да и мировой культуры – из тех немногих, кто наделял ее самосознанием, причем в его развитии.

Миф не знал личности, а греки знали! Сократ, даже если его придумал Платон, не был личностью?! А сам Платон? Лосев хотел сказать другое: греки не воплощали в мифах свое знание о личности, свое самосознание как личностей. А миф и не должен этого делать, он противостоит и рациональному знанию, и индивидуальному самосознанию, заменяя его родовым. Но в античной мифопоэтике было схвачено главное: несдержимое стремление к безусловному действию ради чего-то высокого при полной отрешенности от своего блага, несмотря на запреты, предупреждения, отговоры. В 20 веке Януш Корчак вошел в газовую камеру вместе с детьми, хотя мог бы не входить.

Античность – историческая «репетиция» личности задолго до ее широкого вхождения в культуру, которое произойдет в Ренессансе (об этом работы Леонида Баткина). «Репетиция» – в буквальном смысле слова. Михаил Гаспаров, блистательный классический филолог, мыслитель и литературный переводчик из круга Лосева писал: античная драма очень проста в сравнении с поздними фомами. Есть герой, есть его предопределенная судьба, он совершает подвиги, борется и гибнет. Все. Но, как показывает в своей «Поэтике» Аристотель это вызывает у зрителя незнакомое ему переживание – катарсис, возвышенное чувство очищения от всего низменного, суетного, наделенного фантомными смыслами, бренного, утилитарного… Личность рождается даже не на сцене, а в зрительской аудитории, а драматическое искусство сродни повивальному. Очищение души станет в христианстве ее спасением. Драма помогает спасти душу. Это результат содействия всех: автора, режиссера, актера, зрителя. Спасение души в новорожденной личности без условий. Наши современники Воннегут и Шукшин сформулировали это как задачу литературы – отстоять человека в любых обстоятельствах, включая несовместимые с человечностью. Для этого нужно испытать катарсис.

10-летняя Аза Тахо-Годи в Нескучном саду. Москва, 1933 год

Сама драма жизни Алексея Федоровича и Азы Алибековны, драма безусловного действия в условиях, когда выживает только «крепкое» ради того, чтобы жили, а не выживали другие – бесконечный источник катарсиса. И даже ее смерть.

Бывает так, что жизнь 102-летнего человека становится трагедией, когда осознаешь как большая проступает за финальной чертой. И выступают спасительные слезы очищения. Катарсис.

Сопричастие к чуду

С «отлично» Лосева, кажется, уже все понятно. Но с «хорошо» Тахо-Годи? Да, отличник отличнику – рознь, да, «особая шкала, да, трудно быть в числе «отличников», если «отличник – Лосев! Та же ситуация, что с личностью – по Лосеву. Дает ли очень контекстная формула «Личность – это Чудо» основанию назвать психологию личности «психологией чуда». Чаще получается какая-то «психология чудес». Великий психолог Даниил Борисович Эльконин, просмотрев несколько десятков психологических определений личности, пришел к выводу, что, согласно им, он личностью не является. Конечно, он-то был чудом!

Не бывает чуда побольше или поменьше – все зависит от того, в каком кругу, в какой ситуации оно осознается как чудо. Два чуда на одну семью, когда одно – все-таки «хорошист» по античности? Это какая-то нелепая статистика. Статистика допустима там, где делят. А здесь одно неделимое чудо.

«Любящий всегда гениален», сказал Алексей Федорович, размышляя над Платоном. А двое любящих – это один гений.

Это знали те, для кого их дом был открыт, мои учителя Эвальд Ильенков («Какая интересная личность!» – это Аза Алибековна о нем), Василий Давыдов, Феликс Михайлов.

Отсветом этого большого чуда бывали и маленькие чудеса.

Давний и добрый друг этой семьи и мой друг Виталий Рубцов пришел поздравить Азу Алибековну, если не ошибаюсь с 99-летием. Посидели, попили чаю. Тут Аза Алибековна встает и говорит: «Спасибо, но, извини, Виталий, у меня магистранты». И направляется к компьютеру.

А на этом фото она в добром здравии и расположении духа встречает свой последний, 102-й день рождения. Фото сделала в этот день ее племянница Елена Аркадьевна Тахо-Годи, профессор-филолог, поэт, прозаик и автор нашего журнала «Культурно-историческая психология».

Для нашего журнала через Виталия Рубцова Аза Алибековна передала рукопись из неопубликованного наследия А.Ф. Лосева «Предмет психологии».

Я мечтал, даже планировал, но не успел взять у нее интервью для видео-проекта МГППУ «Психолог-и-Я. Живые истории». Про таких думаешь: вечные, успеется. Все понимал поспешал, но не торопясь. Они-то вечные, а вечность не станет нас ждать, пока мы суетимся в кругу всяческой суеты, поднимая горы космической пыли.

Вот и бредут любящие по дорожке на даче друзей в каком-то другом мире. И своим величием, своим великодушием оправдают наше существование в этом.

Может быть, когда-нибудь, когда вернется вкус к настоящему кино, о них снимут фильм. Первый кадр, мне кажется, готов. А назвать фильм можно «Катарсис».

И тогда кто-то испытает незнакомое очищающее чувство – сопричастия к чуду. Спасительное чувство.

Это будет чудом, которое творится не на экране, а в зале.