Депутат Госдумы, первый зампред Комитета по науке и высшему образованию Олег Смолин опубликовал на своём сайте статью о законопроекте о защите учителя. Профессор МГПУ и МГППУ, колумнист «Вестей образования» Владимир Кудрявцев написал колонку-отклик на неё.
Если не ошибаюсь, во второй половине «нулевых» в СМИ прошел сюжет, заставивший негодовать всю страну. Учительница из северного городка била своего ученика головой об стенку. Со временем информация о подобных случаях стала поступать все чаще и чаще. В СМИ начали обсуждать тему «учителей-садистов», якобы наводнивших нашу школу. Учитель стал превращаться в «козла отпущения», хотя, как владимирский тяжеловоз, тянет систему образования, которую другие взрослые не устают нагружать проблемами.
А собственные проблемы учителя? Давайте скажем честно: много ли нам – я имею в виду специалистов – известно о тех психологических проблемах, с которыми повседневно сталкивается и которые переживает сам учитель?
Студент педвуза просто не подозревает об их существовании, не готов к встрече с ними за порогом альма-матер, и уже тем более никто не учит его их разрешать. У школьных психологов, штат которых к тому же в России с тех пор сильно урезан, нет возможности оказывать помощь в решении личных проблем учителей – они не успевают справиться с детскими, которые растут вместе с требованиями руководства заниматься делами, не входящими в их компетенцию. Да и психологов, в свою очередь, к этому не готовили.
Один из основных внутренних, психологических конфликтов современного учителя является следствием объективного противоречия. С одной стороны, учитель наделен широкой «педагогической властью», отнюдь не ограниченной временем пребывания детей в школе. Учительский контроль незримо присутствует не только при подготовке домашних заданий, но и в «неучебной» жизни. Сегодня придется лечь спать пораньше, пожертвовав любимым сериалом, – завтра на первом уроке строгая Мария Ивановна обещала контрольную; Мария Ивановна может пригласить родителей на беседу со всеми вытекающими отсюда последствиями и так далее, и тому подобное.
С другой стороны, статус учителя в обществе критически низок. Об этом ему постоянно «напоминает» и оплата его труда, и давление со стороны органов управления образованием, школьной администрации, тех же родителей (теперь нередко и их детей; о школьном буллинге, где жертва – учитель, мы узнаем все чаще), профессиональная зависимость от порой не очень качественных программ и учебников и, как правило, невозможность устроиться на другую, более высокооплачиваемую и престижную работу, и многое другое. Учитель в той или иной форме испытывает напряжение этого противоречия – назревает внутренний конфликт, который в итоге прорывается наружу, в том числе в форме внешней агрессии. Чему тут удивляться? «Управлять конфликтом» он не умеет.
Разумеется, корни психологического неблагополучия российского учительства во многом уходят в социальные и экономические проблемы. Во многом, но не только. В исследовании психолога Е.С. Воли (Малашкиной), которое проводилось под моим руководством, было показано, что у современного учителя уже в 30 лет наступает «эмоциональное выгорание», период которого продолжается 10–11 лет. Нетрудно заметить, что он совпадает с так называемым «кризисом среднего возраста». Если учесть, что у профессии в основном «женское лицо», к этому нужно добавить специфические гендерные кризисы, которые обостряют его. Хотя не очень ясно, какие острее и болезненнее? Ведь женские кризисы связаны с самым чувствительным – семья, дети… После этого учитель либо заново обретает смысл в профессии, либо окончательно утрачивает его, реагируя на эту утрату обострением целого комплекса личностных проблем, не всегда непосредственно относящихся к профессии – иногда в невротической форме. Как установлено в исследовании, связь этих метаморфоз с социальным статусом и характером профессиональной деятельности учителей, несомненно, есть, но она не является прямой и непосредственной.
Кстати, с психологической точки зрения далеко не беспроблемной является жизнь учителей в странах, где статус педагогической профессии достаточно высок и выражается в достойном материальном эквиваленте. При помощи специальных тестов психологи выявили, что уровень агрессивности британских учителей соответствует уровню агрессивности летчиков военно-воздушных сил Ее Величества.
Ни рост материального благосостояния учителей, ни рост престижа (а откуда этот престиж? – вопрос открытый) учительской профессии не разрубит проблемных клубков, нитями которых опутан учитель, покуда школа, образование в целом не станут «территорией свободы». А значит – «территорией», на которой пересекается состоявшаяся и только складывающаяся взрослость. И в этом пересечении узнают друг о друге и о себе то, чего, не пересекаясь, никогда бы не узнали. Из деятельности учителя должно быть исключено все то, что препятствует осуществлению и осознанию им собственной профессиональной миссии. В чем же она?
Неуч, недоучка – это вовсе не недостаток знаний. Любые знания, тем более сегодня, легко дополучить. А вот то, что намного труднее, порой невозможно, наверстать, – это опыт ученичества. Когда ты не знаешь Учителя или «не узнаешь» его (как у Бродского). Неучи и недоучки берутся именно отсюда. Это – те же сироты. Потому что только Учитель может адресовать знание, которое принадлежит всем, лично ученику. Чтобы ученик смог найти в нем сокровенный исток самоизменения. А потом – находил эти истоки сам. По большому счету, не столь важно, в чем – в логарифмических уравнениях и неравенствах, моделях кристаллических решеток или письме Татьяны Онегину.
А жизнь сама по себе учит лишь постольку, поскольку ее уроки преподносят те же учителя. Увы, современный мир все больше становится «сиротским»: правила в нем устанавливают неучи и недоучки. Заложниками их «сиротства» становятся остальные. Диада «Учитель – Ученик» – клеточка и основа человеческого сообщества, без которой оно рушится.
Учение – это свободное занятие для свободных людей. Потому что только свободный человек может не просто – хотя бы и «с пониманием» – заучить теорему Ферма, периодический закон или отрывок из «Евгения Онегина» (для этого не нужно идти в школу), а разглядеть за выученным самого себя. Пусть на шажок, но изменившегося в учении. Ты – до теоремы Ферма, до периодического закона, до «Евгения Онегина» и – после. Если в сознании нет маленького рубежа, нет и учения. Помочь зафиксировать его может только учитель. Если ты не можешь ответить на вопрос, зачем лично тебе все эти законы, формулы, модели, их конкретизации, большую часть которых впрямую «не пришьешь» к своим будущим делам, – считай, что не ходил в школу (в колледж, в университет – куда угодно).
Ведь школа – это место встречи не со знаниями, учителями, товарищами. Это – место встречи с собой и своими возможностями, о которых ты мог не подозревать, пока не приоткрыл двери класса или аудитории. Тут учитель и ученик в равном положении. Оба не подозревают, а потом, если постараться и повезет, находят эти возможности – друг в друге и в самих себе. Это то, что в принципе нельзя сделать «в соответствии с планом урока».
И все-таки учитель входит в класс первым, чтобы подготовить место встречи… Со свободой, с Учителем.
Это – сакральное место в открытом институте образования. И не место для реализации внешних амбиций – бюрократических, политических, тешения родительской гордыни. Мы не знаем, какими будут через полгода мир, страна, а выкладываем горизонты «компетенций» школьников, не имея возможности составить, как говорил Воланд, «какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу», не в состоянии «ручаться даже за свой собственный завтрашний день». И называем это «управлением образованием», а то и «образовательной политикой». Не зная, не ведая, где на рельсах истории Аннушка разольет свое коварное масло.
Школа сейчас заново прикрывается всевозможными государственными «охранами» и «охранниками», но остается при этом незащищенной. В ней слышен гул социального и психологического «проходного двора», в котором к образованию далеко не все имеет дело. Поэтому школа и бежит от себя, ударяется в «расшколивание», находя в мире иные источники и даже целые россыпи образовательных ценностей. А иногда и их суррогаты (хуже, когда воспроизводством суррогатов занимается сама школа). Это нормально, но от этого не легче. Особенно, если учителя давит не-свобода «по основному месту работы».
