Пятое сентября 2021 года. С Катей мы встретились в кафе, я очень волновалась, особенно когда узнала, что будут целых две Кати! Помните, в фильме есть девочка, которая говорит, что хочет домой? Так вот, она тоже пришла поговорить о фильме! И тут я почувствовала, что главное, с чем мне хочется поспорить в комментариях к нему, так это с тем, что Катерина – не учитель. Я буду оставлять свои заметки на полях этого разговора, потому что мы говорили, конечно, как коллеги. Чтобы совсем не запутаться в ответах двух Кать, я назвала старшую из них Катериной, хотя, конечно, в разговоре обе были Катями.

Л.А.: – Первое, о чем очень хотела спросить – почему вы с Васей почувствовали, что вы можете учить детей и что-то пытаться изменить в провинциальной школе, не имея педагогического образования и опыта? Был какой-то щелчок или повод? (Когда я в девятнадцать лет пошла в школу со второго курса журфака, я не решилась на такое народничество – ощущала, что мне еще далеко до «прогрессора».)

Катерина: – Во-первых, мне было уже не девятнадцать лет, мне было целых двадцать шесть, поэтому мне казалось, что какой-то жизненный опыт у меня уже есть. Во-вторых, я перед этим получила сразу два образования, оба по творческой части, и мне казалось, что опыта изучения материала у меня уже достаточно. Мы же как учимся: у нас практико-ориентированное образование, то есть мы параллельно учим и сами учимся учить. Мне показалось, что это самый правильный вариант получения еще одного образования. Сначала я думала, что это будет здорово, потом поняла, что нет.

Л.М.: – А каких два образования? Я знаю только, что вы – сценарист.

Катерина: – Да, я закончила сценарное ВГИКа, оно не второе высшее, дополнительное называется, но я заканчивала Школу фотографии и мультимедиа имени Родченко.

Л.М.: – А там вы и преподавать учились?

Катерина: – Нет. Там я только училась быть фотографом у Игоря Мухина.

Л.М.: – То есть идеи, что вы будете потом учителем всю жизнь, что это – ваше призвание, не было изначально?

Катерина: – На самом деле я думала, что я буду учителем. Правда, я не думала, что буду преподавателем литературы. На самом деле мне больше всего нравится МХК/мировая художественная культура. Я думала, что вернусь в Москву и пойду преподавать куда-нибудь МХК. В любом случае я подумала, что педагогическое образование мне поможет. Оставаться, конечно, в маленьком городе я не собиралась – либо поехать в Москву, либо в Питер. Я очень мегаполисный человек, и мне сложно жить там, где все закрывается после восьми.

Л.М.: – Это мне очень понятно.

Катерина: – Так что у меня была идея, что я прекрасный преподаватель и могу этим заниматься всю жизнь.

Л.М.: – А у вас был какой-то план на эти два года, какая-то начальная и конечная точка, вы понимали, с чего начинаете и к чему хотите прийти?

Катерина: – Я начинала с того, что ни разу ничего не преподавала, и я надеялась, что в конце этих двух лет я буду уже знать, как это делается.

Л.М.: – А с самими детьми что, как вы надеялись, произойдет за два года?

Катерина: – У меня не было каких-то особых фантастических ожиданий, я прекрасно понимала, как это все будет выглядеть. Поначалу мне казалось, что я буду по-другому реагировать. Я надеялась хотя бы пару классных уроков провести, чтобы детям хоть что-то в литературе показалось интересным. Я приносила про Пушкина интересные факты – те, которые не преподаются обычно. Раздавала их по классу, и нужно было по парам их обсудить, а потом рассказать остальным одноклассникам. Я думала, что им будет интересно. Еще я им давала отрывки из фильма «1814» про Пушкина-подростка. (Конечно, он «слабоисторический», но мне хотелось хоть как-то зацепить, показать, что писатели были такими же детьми, как мы.) В какой-то момент каждый из писателей был подростком. И все, что они потом написали, они вынесли в том числе и из своего подросткового возраста. Эта боль, которая с ними была, такая же, как у вас. В другое время, но такая же. Мне казалось, что это можно донести до детей, но у меня не получилось.

Л.М.: – Как тебе кажется, на что ты наткнулась такое непреодолимое?

Катерина: – Я не смогла создать рабочую атмосферу в классе.

Л.М.: – А у тебя есть какие-то критерии этой рабочей атмосферы?

Катерина: – Ну, чтобы народ не сходил с ума.

Л.М.: – Просто чтобы не было шума?

Катерина: – Это как минимум. В девятом классе было полегче, потому что они уже были такие, слегка пришибленные, восьмой класс просто стоял на ушах. Все 45 минут мы просто не могли ничего делать!..

Л.М.: – Я в какой-то момент своей тридцатилетней практики поняла, что мне эта тишина вообще не нужна, не важна, что можно в шуме многое делать, что это еще не конец, ничего страшного.

Катерина: – Я тоже шум вполне могу допустить, если идет работа, безусловно. Вот делишь детей по группам: вы рисуете иллюстрации к этой главе, а вы – к этой главе… А когда они оскорбляют друг друга и устраивают трэш или какие-то разборки, и ты не можешь никак их организовать! Ты проваливаешься как учитель, потому что невозможно говорить о чем бы то ни было, даже о самом интересном на свете, пока у них конфликт…

Л.М.: – Тебе достались какие-то особенно сложные классы? По какому принципу тебе вообще давали часы?

Катерина: – Да. Мне достались сложные классы. Вот как раз восьмой класс никто не хотел брать, и мне еще достались девятый и одиннадцатый, потому что у них ЕГЭ и ОГЭ, и их тоже никто не хотел брать, потому что никто не хотел их готовить к экзаменам, и мы часть литературы съели под русский, потому что быстро обнаружилось, что к ЕГЭ никто не готов вообще.

Л.М.: – Потому что ЕГЭ по русскому сдавать обязательно, а по литературе – нет… Интересно в таком случае, что в фильме больше съемок с уроков литературы.

Катерина: – Потому что Юля выбрала восьмой класс как более сложный и интересный. Было же скучно снимать, как мы сидим и упражнения делаем целый урок.

Л.М.: – Вот Юля считает, что проблемы оказались совершенно не те, к которым вас готовили, к которым вы были готовы психологически. Например, сама обстановка, кондовость и «совковость». (Она действительно там была, но вам мешало не это, а что-то, происходящее внутри детского коллектива.) Как тебе кажется, тебе мешала позиция администрации или коллег, отсутствие взаимопонимания с ними, или все-таки это, скорее, было связано с детьми?

Катерина: – Я вообще не могу сказать, что мне мешало продвигаться! Большая загадка. Потому что (я это всем рассказываю), когда я училась в очень хорошей гимназии в Мильграмовской, у нас был чудесный, со своими особенностями, класс – и к нам пришла учительница истории, очень молодая и очень наивная. Ее сожрали буквально за несколько недель. То, чего наш класс до этого никогда не делал, развернулось в полную силу, и в какой-то момент мы потеряли вообще контроль.

Максимальная степень пренебрежения, то есть ты смотришь в глаза учителю и куришь в окно, как делал мой одноклассник.

Я понимала: если уж в нашей гимназии это произошло и довольно быстро эскалировалось, то уж в федеральной школе, не в гимназии, произойдет по тому же сценарию, но я почему-то считала, что я не такая хрупкая и нежная, как Ирина Игоревна, я выдержу, я проживу какую-то часть времени в аду, а потом мы услышим друг друга – и все наладится. Я стану сильнее, дети станут спокойнее, проведут весь эксперимент до конца, будут пробовать меня на прочность, я выдержу, и потом у нас что-то случится хорошее. Я не выдерживала, я полезла на броневичок, довольно быстро, потому что это мой способ психологической защиты, как выяснилось. (И все же приятно узнать о себе что-то новое.) Когда мне страшно, у меня не готовы уроки, мне тяжело и плохо, вместо того чтобы плакать, я начинаю читать нотации. Такой механизм защиты. Мы это выяснили. Хорошо ли было бы от этого детям? Не думаю.

Л.М.: – А можно я спрошу у Кати? Кать, а это действительно были пробы на прочность или это просто обычное поведение? Или это зависит от каких-то параметров? От жесткости какой-то или от возраста?..

Катя: – Жесткость, опыт… в основном от него. От знания, как работать с детьми.

Л.М.: – Опыт такого, скажем, укрощения?

Катя: – Типа того.

Катерина: – Ты ведь у меня и у Васи училась? У Васи ведь к концу года начало получаться с вами нормально работать?

Л.М.: – У него ведь опыта тоже было очень мало или не было вообще?!

Катя: – Я думаю, он понял. Я один раз с ним общалась. Была ситуация, когда он очень грамотно с детьми начал работать именно в смысле укрощения.

Катерина: – А как именно?

Катя: – Я не вспомню, мне надо подумать. Ну… как-то заставил поднять швабру, или что-то там поставить на место, в общем, там он просто научился.

Катерина: – Это было повышение голоса?

Катя: – Нет, нет.

Л.М.: – То есть как-то интуитивно?

Катя: – Он сказал одному мальчику что-то сделать другому, не в плохом плане, и они действительно это сделали, но не помню, что именно, но это было неплохо.

Ну вот, опять это «укрощение». Опять дети ждут, чтобы с ними «справились»… Неужели это неизбывно. Так хочется, чтобы дети могли учиться у человека, не умеющего укрощать, но любящего предмет.

Л.М.: – Вы сейчас с кем-то поддерживаете отношения, дружите?

Катерина: – Мы с Катей дружим, и еще у меня есть пара человек, с которыми я просто общаюсь.

Л.М.: – А как думаешь, был шанс? Может, ты рано сдалась?

Катя: – Если научиться, то да.

Катерина: – Я быстро выгорела, стремительно даже, я бы сказала. Сейчас, из позиции ресурса, я не понимаю, как это произошло. Мне опять кажется: вот если я сейчас пойду… Но я помню, что в прошлый раз у меня было то же самое! Я думала: ну вот я сейчас такая наполненная, спокойная, выспавшаяся, я могу прийти и спокойно делать уроки. Но когда ты оказываешься в ситуации, где у тебя завтра пять уроков, и не готов ни один – выясняется, что я не могу на это спокойно реагировать. Я не могу сказать себе «ну давай подготовим хотя бы один» – я просто умираю. Перфекционизм прокрастинатора – будет сделано идеально, но никогда. Я смотрю на количество уроков, которые мне на завтра нужно подготовить, и сижу перед ними вот так до шести утра, потом встаю и иду в школу. Просто, видимо, я не тот человек, который… либо мне надо проработать все с психологом.

Л.М.: – Скажи, пожалуйста, если бы не было вот этой домашней проверки тетрадей, это сильно бы изменилось?

Катерина: – Нет, дело даже не в проверке тетрадей. Там, скорее, вопрос в том, что без образования я не знаю вообще, как люди выживают в школе. По-хорошему, конечно, нужно заранее за лето, или не за лето, а за годы до этого, подготовить всю программу.

Да. Вот почему я не ушла тогда. Мне вот такая мысль не приходила в голову. Иначе я бы сразу поняла, что я – не Байрон… Я даже испугалась слегка и воскликнула:

Л.М.: – О, ты думаешь, так надо, да?!

Катерина: – Ну, по крайней мере для людей моего склада. Если бы у меня были готовы уроки, по крайней мере я примерно понимала бы, как я их веду, все бы сложилось совершенно иначе, но приходилось каждый раз их готовить с нуля. И в результате я их никак не готовила и приходила вот так же, на нуле:

– Ну давайте поговорим про «Горе от ума», что вы об этом думаете?

– Мы ничего не думаем, мы не прочли.

Л.М.: – Действительно, патовая ситуация. А вот с самими учениками ты насколько близко познакомилась? Удалось ли тебе отдельно поговорить с каждым за это время, что-то понять, или они не шли на контакт в основном, а вот только три человека?

Катерина: – На контакт они особо не шли. Никто не приходил на мои кружки (в фильме видны только кружки Васи – у меня тоже были кружки, киноклуб, фотоклуб, литературный кружок, еще была живая библиотека). Туда ходила Катя и еще два-три человека. Как-то у нас был киноклуб, на который пришли только я и Катя… а, нет! Еще был мальчик один из четвертой школы, который приходил к нам. Я не думала, что много придёт народу, но хотя бы человек шесть наберется. Я еще рассчитывала на то, что киноклуб – это здорово. Кино – это моя профессия, я могу о ней разговаривать, мы можем его обсуждать. Можно через него выходить на какие-то интересные темы. И просто прийти и посмотреть кино вечером – это же классно, почему нет? Я была так обескуражена, когда народ вообще игнорировал инициативу. Мне было непонятно, почему посидеть за гаражами вечером интересно, а посмотреть кино в теплом помещении – нет.

Л.М.: – А ты у них это не узнала?

Катерина: – Пыталась это выяснить. В какой-то момент, помнишь, к нам пришли Арина, Никита. Они, по-моему, два раза к нам приходили. Один раз они даже попросили показать фильм, и я показала. Вообще на трёх показах было нормальное количество людей.

Если бы ко мне пришли Арина и Никита, и еще мальчик из четвертой школы, а особенно если бы ко мне пришла вот эта чудесная Катя – я бы лопнула от гордости! Но это сейчас. А в девятнадцать лет – уже не помню.

Л.М.: – Интересно, что ты оцениваешь это как неуспех, а по-моему, это победа. Вот из другой школы мальчик пришел, еще какие-то пришли люди... Видимо, если бы не было таких завышенных ожиданий…

Катерина: – Ощущение просто, как будто я враг. В какой вселенной ты не пойдешь смотреть кино?! Нет, я теперь знаю, в какой вселенной…

Л.М.: – Да нет! Просто привык ходить за гаражи, чего же я в кино пойду, когда я туда обычно хожу.

Катерина: – Ну, наверное. Короче, такая была история.

Л.М.: – Я просто помню кадр, когда ты говоришь, что вот, вам даже про порнографию неинтересно. Так тебе все-таки удалось понять, что же твоим ученикам в основном интересно?

Катерина: – Им все интересно, но им неинтересно со мной.

Л.М.: – Ты так думаешь?

Катерина: – Безусловно.

Л.М.: – Почему ты так думаешь?

Катерина: – Ну, в смысле, они же обсуждают между собой, а я для них являюсь враждебным взрослым.

Л.М.: – Очевидно, дело не в тебе даже, а просто во взрослом. Просто другие взрослые и не пытаются эту грань преодолеть, и не переживают так сильно по этому поводу.

Катерина: – Если бы я была спокойнее, как Вася, я думаю, что в конце мы бы преодолели эту грань. Мы бы все стали обсуждать, но просто нужно было быть спокойнее. Я довольно быстро потеряла эмоциональные силы, встала в позицию защиты и начала читать лекции, а после этого со мной уже нельзя разговаривать. Я такая же, как другие взрослые, и тоже читаю им нотации, и это отторгает. Сейчас, когда я смотрю на себя со стороны, я думаю: «Я бы с этой теткой вообще ни о чем не разговаривала. Она орет что-то другое, не то, что остальные, но орёт примерно так же».

Это всё я спрошу у учеников еще раз – вдруг да не так все безнадежно, и обо всём, кроме порнографии, подросткам всё-таки есть иногда смысл поговорить и со взрослым… Но я подошла к тому вопросу, который кажется мне наиболее важным.

Л.М.: – А если брать литературу как предмет? Вот тебе досталась литература, а не МХК… Литературу в школе преподают далеко не во всех странах. Зачем она вообще нужна в таком ракурсе? И тебя, Катя, тоже спрошу про это, ок?

Катерина: – Может, Катя первая ответит?

Л.М.: – Так даже, наверное, будет лучше.

Катя: – Хорошо, я попытаюсь. Я вообще только что узнала, что литература не во всех странах преподается. Для меня это важно… Ну это же книжки! Это интересно. Это знание того, как жили в те времена… Они же пишут о своей повседневности! Это просто история, но в другом виде, даже в более интересном. Просто преподается в основном так, словно это мучение.

Л.М.: – А скажи, пожалуйста, можно ли со стороны понять, когда начинаются мучения? Тут мне как раз сложно. Когда я училась, у меня никакого мучения не было. Мне нравилась учительница и нравился предмет, а теперь, поскольку я преподаю, это только моим ученикам известно, есть мучение или нет, а я никакого мучения не ощущаю. Поэтому ни у кого кроме тебя я это точно не узнаю.

Катя: – Вообще проблема в самой системе образования, на литературе же нужно высказывать свое мнение, а мнение не выскажешь, потому что, если оно не совпадает с мнением автора либо с тем, как думает учительница, то это уже плохо.

Л.М.: – То есть, по-твоему, проблема вся в том, что учитель имеет некие свои представления о мнении автора и с этим соотносится, а если б этого не было, то было бы гораздо проще?

Катя: – Да. Скажешь что-нибудь не так – ты тупой.

Л.М.: – Как много интересного узнаю!

Катерина: – У меня была прекрасная совершенно преподавательница литературы, из-за которой я вообще пошла в школу, и у нас с ней были жаркие дебаты. Я только со временем, когда выросла, поняла, что она имела в виду.

Л.М.: – Вы о каком произведении спорили?

Катерина: – О Толстом в десятом классе. Она пыталась мне объяснить, что нельзя судить персонажей как живых людей. Потому что они существуют внутри рамок произведения, и они существуют только такими, какими автор их создал. Если ты начинаешь говорить о них как о живых людях, то ты выходишь за рамки произведения и создаешь уже свое произведение. Что тоже может быть, но это уже не эссе, а твое авторское произведение. Она это не совсем так сформулировала, и мы с ней поругались тогда, потому что мне нравилась Сонечка Ростова, а самому автору она, очевидно, не нравилась. Лишил ее всякого будущего. Причем можно проследить, как он устает от нее как от персонажа. Вначале она вроде ничего, а потом и вообще «она была пустоцвет».

Л.М.: – Мне кажется, ваша преподавательница была счастлива таким диалогам.

Катерина: – Да, да, конечно. Я помню, в какой-то момент мы с ней разругались, зазвенел звонок, я выбежала, хлопнув дверью, и никто не поставил мне «двойку». И вообще это были счастливые дни.

Л.М.: – И она явно не считала тебя тупой на этом основании. )

Катерина: – Нет, нет. Это была старшая школа. У нас был профильный класс по литературе.

Л.М.: – А тебе теперь как кажется – зачем литература в школе?

Катерина: – Литература в школе очень важна, потому что она развивает эмоциональный интеллект. Эмоциональный интеллект сейчас вообще нужен всем, чтобы счастливо жить и работать в современном мире. Он нужен, чтобы выстраивать социальные связи, контакты, уметь чувствовать заказчика, клиента или партнера. Просто жить в мире и коммуницировать с другими людьми. Коммуникации – это сейчас основной ресурс человеческий. Мы входим в ситуацию, когда всю работу, которая не связана с коммуникациями, делают машины. А вся работа, которая остается людям, связана с общением с другими людьми.

Л.М.: – Дети спросят: «А почему с нас требуют именно знания, а не коммуникацию какую-то? Давайте просто поговорим!»

Тут мы с Катей оказались единомышленницами по поводу «Тараса Бульбы» и «Му-му», и делились маниловскими планами по поводу изменения в программе по литературе, приведу здесь лишь малую часть нашего бесконечного разговора.

Катерина: – Я понимаю, что нам нужно изучать русскую литературу, потому что мы живем в России, но хотя бы упоминать иностранные произведения…

Л.М.: – Зарубежка же есть вообще, ее просто нет в экзаменационных материалах.

Катерина: – Ее нет нигде за пределами частного образования и гимназий. Все эти писатели – они существовали не в вакууме. Толстой и Диккенс находятся в абсолютном союзе. Все они читали друг друга. Все это связано, одни мысли перетекают в другие. Они спорят друг с другом. Существует международный диалог, и об этом важно говорить на литературе. Посмотрите – вот Эдгар По, вот Гоголь – они оба готические авторы, давайте посмотрим, как они сочетаются. Один жил в одно время, другой – в другое, но при этом какие-то идеи…

Катя говорила вдохновенно, Катя-младшая слушала внимательно (и ела бургер). ) Прошло, кажется, четыре года с момента ухода Кати из школы. То, что ее ученица сейчас приехала говорить со мной – не лучшее ли доказательство того, что Катя – учитель. Мы все, кто преподает литературу, вот такие азартные утописты в начале нашего пути… Кажется, мы все описаны Чеховым…

Л.М.: – У тебя очень много идей, связанных с преподаванием. Я читала публикацию (уже по поводу фильма), что вот ты-де не собиралась быть учителем и поэтому не стала бороться, и что-то там такое.

Катерина: – Это то, что происходит в рамках фильма. Я не могу спорить с авторским произведением.

Л.М.: – Нет, это не в фильме, это в комментариях. На самом деле проблема не в этом все-таки?

Катерина: – Дело не в том, что я не собиралась быть педагогом. Дело в том, что я эмоционально не справилась. Очень быстро.

Л.М.: – Да, это похоже на выгорание.

Катерина: – Оно произошло за месяц, а должно было произойти за два года.

Л.М.: – Главное – ты думала, что этого не случится?

Катерина: – Я думала, что это случится, но где-то к марту. Я думала, там будет уже недалеко до лета, я переживу, реабилитируюсь. Летом я подготовлю уроки лучше, потому что у меня уже будет опыт. На следующий год у меня всё будет лучше, чем в предыдущий.

Л.М.: – А как тебе кажется, если бы был какой-то старший преподаватель, он бы тебе только мешал, потому что тебе еще казалось, что «он смотрит все время, как я лажаю»?

Катерина: – Нет, у меня была старшая преподавательница, которая говорила: «Приходи ко мне на уроки». Но у меня была загрузка шестнадцать уроков в неделю, а у нее была загрузка тридцать уроков в неделю. У меня к ней претензий нет. Она очень хорошая женщина, но у нее дочь, семья, кредит за квартиру и еще что-то. Поэтому она говорила: «Если тебе что-то нужно, приходи ко мне». А я довольно быстро выпала в осадок и перестала ходить куда бы то ни было, и даже к ней на уроки. Я всего пару раз заходила, но потом уже перестала. У нее уже были выстроены отношения с учениками, и у нее уроки проходили в абсолютной тишине, что она говорила, то дети и делали – и это никак не соотносилось с моей ситуацией.

Л.М.: – Отношения на каком-то страхе или уже все случилось на каком-то взаимном узнавании?

Катерина: – При мне она на них не кричала. Я не знаю, пугала ли она их до этого.

Катя: – В основном она не кричала.

Катерина: – Она просто на авторитете, и она старше.

Катя: – Она просто уважаема.

Л.М.: – Катя, к тебе вопрос. Есть ли какой-нибудь урок Катерины, о котором ты помнишь? О чем было? Запечатлелось эмоционально… или кружок, может быть, что-то такое…

Катя: – Кружки в основном, да, а уроки – ну так себе.

Катерина: – Честно скажи: «Я не помню».

Катя: – Я помню момент, когда она поставила нам оценку выше, когда один ученик ошибся. Там был тест на пять вопросов. Ответил на все – «пять», ответил на четыре – все равно «пять», потому что ты написала, что это погрешность, а не ошибка.

Катерина: – Да?! А я этого не помню!

Л.М.: – А на кружках что помнишь?

Катя: – Много чего. Ну, так сразу очень много рассказывать.

Л.М.: – Ну, что-то, может, самое яркое.

Катя: – Там все было ярким для меня. Это было все новым, поэтому все – ярким! Меня приятно удивили книжки. Они были классные. «Цветы для Элджернона»…

Тут мы с Катей вспомнили, что в РАМТе чудесный спектакль и что Кате, конечно, надо туда сходить! (А я похвасталась, что там сын рулит светом.)

Л.М.: – Я еще чуть-чуть хотела спросить про школу. У тебя с одноклассниками хорошие отношения, ты себя чувствуешь как рыба в воде или ты, скорее, другой человек, чем они?

Катя: – Как отдельная рыба в воде. Я с ними не общаюсь, но я и неплохо к ним отношусь.

Л.М.: – А вот с ребятами, с которыми ты в этот кружок ходила, ты общалась?

Катерина: – Они были на класс старше.

Л.М.: – А все-таки что же делают остальные ребята, когда им не надо учиться? Чем они интересуются? Ведь, наверное, на любой какой-то интерес можно опереться? А если его вообще невозможно нащупать, тогда, конечно, очень сложно работать.

Катя: – Они гуляют.

Л.М.: – Просто туда-сюда гуляют?

Катя: – Некоторые к девятому-десятому классу работают. В основном мой класс – официантами, и причем все в одном заведении.

Л.М.: – А вот на тему социально ориентированной литературы не получалось с ними?

Катерина: – На самом деле девятый – это класс, где список литературы меня более-менее устраивал, потому что там как раз идут все эти лишние люди – Чацкий, Грибоедов и Онегин – и казалось, что это идеальная подростковая литература. Я, когда перечитывала перед уроками, думала: «Ну посмотрите на него – ну он же прямо подросток-подросток. Это ж вроде весь мир против меня. Все кругом плохие. Это же идеальная подростковая литература. В 16 лет ровно так я себя и чувствовала».

Л.М.: – А они тоже себя так чувствовали в это время, что весь мир против них?

Катерина: – Я думаю, каждый человек в это время себя так чувствует.

Л.М.: – Но они не почувствовали душевного родства с Чацким?

Катерина: – Конкретно с «Горем от ума» не получилось, потому что буквально каждое слово надо переводить, не получалось удовольствия от чтения. Читаем абзац.

– Что тут происходит? Это же просто харрасмент на рабочем месте! Фамусов же пристаёт к Лизе!

– Да? Где?

И пока объясняешь, с тобой остаются два-три человека, потому что концентрация внимания у ребенка низкая, а с каждым поколением она еще падает. В девятом классе каждый просто начинает заниматься своими делами, не мешая процессу, а в восьмом начинается адище – они начинают просто бить друг друга. Восьмой класс – они очень гормональные. Иногда входит человек в класс, и я понимаю – мы сегодня не работаем, потому что прямо пышет человек тестостероном…

Л.М.: – А ставить что-нибудь не пробовали – иногда это дает возможность реализовать это осмысленно.

Катерина: – Я планировала с середины года начать что-то ставить, но они вот даже на кино не ходили…

Л.М.: – Читать по ролям можно было.

Катя: – Это было.

Катерина: – Да, но включены были только те, кто читает. Сейчас я понимаю, что надо было переключать: «Ты – Фамусов, а теперь ты – Фамусов»… Но я была всё время какая-то потерянная…

Л.М.: – Это просто вопрос опыта, это то, что тебе были должны подсказывать старшие коллеги. Ты приходишь и говоришь: «У меня трэш». А они: «А ты вот так, так и так попробуй». И всё!

У меня последний вопрос к тебе: вот идет фильм, где запечатлена твоя вроде бы неудача. Как ты себя ощущаешь? Что вот все ходят и смотрят на твое поражение. Или ты это вообще так не ощущаешь?

Катерина: – Ну, у всех в жизни случаются неудачи, это же не очень страшно. Я вообще думала, что меня распнут. Что не только учительский, но и родительский гнев на меня обрушится мгновенно. А оказывается, что все «с болью и любовью смотрят» и «хотят накричать на детей и их успокоить».

Л.М.: – Да кто тебя распнёт, когда все так начинали! На второй год бывали удивительные взлёты, но все, кого я знаю, весь первый год рыдают, рвут на себе волосы и думают, что ошиблись с выбором профессии.

Катерина: – А я считала, что я хуже всех, но, по заветам Стивена Фрая, если не удалось стать вдохновляющим примером, решила стать ужасающим предупреждением. Не ходите в школу те, кому не надо, а те, кому надо, будьте готовы, что сначала будет так. А потом все станет нормально, как у Васи к весне и стало.

Л.М.: – То есть ты на детей сейчас не злишься?

Катерина: – Я и тогда на них не злилась.

Л.М.: – То есть когда ты проверяла тетради и говорила «маленький расист» – ты не злилась?

Катерина: – Конечно, я же понимаю, что это дети и что они – продукт своей среды. Они говорят то, что говорят им их родители. А родители смотрят телевизор. И там довольно много всякого ненаучного бреда, например. Но хорошо, если родители с ними хоть о чем-то говорят. Бывает и по-другому.

Мы сидим уже долго, кофе выпит, бургер съеден, и я только сейчас осознаю, что в начале нашего разговора мы были на «вы». И задаю вопрос ученице Кате про учительницу Катю:

– Как ты думаешь, Катя что-то успела?

Катя: – Для себя или для детей?

– Для детей.

Катя: – Конечно. По крайней мере для меня. Для меня точно она многое успела. А если для меня – то и для других, думаю, тоже. Что-то отложилось.