В «Международном Мемориале»* проходит выставка «Академик совести», посвященная 100-летию Андрея Сахарова. В ее основу легли графические листы выпускницы ВШЭ Кати Гущиной. Катя не только создала графический роман о Сахарове, но и водит экскурсии по своей выставке. Мы поговорили с Катей Гущиной о том, как жизнь Сахарова стала частью ее личного путешествия и почему его биографию можно прочитать как «роман в картинках, курьезах и анекдотах».
– Катя, вы помните, когда впервые узнали о Сахарове?
– Всегда очень сложно сказать про курицу и яйцо. Возможно, у меня есть одно ложное воспоминание. В моем учебнике по истории, по-моему, было сказано про Сахарова, но, правда, как про создателя водородной бомбы. Конечно, разницу между атомной и водородной бомбой нам никто не объяснял, но это было и не важно: Сахаров – создатель сверхмощного оружия. Поэтому я пока оставляю за собой право на такое воспоминание – скорее всего, впервые узнала из учебника истории.
– Вы родились в Нижнем Новгороде, городе ссылки Сахарова (он тогда назывался Горький). Сохранилась ли в городе память об Андрее Дмитриевиче? Может быть, вы в детстве слышали какие-то легенды, связанные с его именем?
– Мой отец по образованию – радиофизик, и так получилось, что, когда Сахарова сослали в Горький, ему, по моим подсчетам, было 12–13 лет. И, когда я об этом узнала, я спросила – почему же ты, отец, не пошел протестовать? А он ответил, что не очень широко это все освещалось. Друг с другом об этом говорили, но это были скорее полутайны.
А уже когда он поступил на радиофизический факультет, он узнал, что радиофизики были одними из немногих людей, которые были рады тому, что Сахарова сослали, потому что они очень надеялись, что Сахаров у них попреподает и поучаствует, может, в научной жизни. Но быстро оказалось, что никуда его особо выпускать не собираются.
Что до памяти о Сахарове – в городе есть мемориальная квартира и памятник. Сейчас, кажется, имя Сахарова присвоили новому образовательному кластеру, который построили на Нижневолжской набережной. Улицы его имени в городе, насколько я знаю, нет.
По поводу легенд – из детства не припомню, но, когда я общалась с родителями друзей моих родителей, которые тоже работали на радиофизическом факультете, они рассказывали, что кто-то из них ездил протестовать под окна, что потом из-за этого были большие проблемы, и есть распространенная легенда о том, как кто-то встречал Сахарова в Горьковской филармонии, и даже к нему подсаживался и говорил – мол, держитесь, академик…
– Катя, насколько я знаю, вы окончили бакалавриат ВШЭ по специальности «графический дизайн» и работали с тревелбуками и комиксами. Ваши предыдущие книги посвящены экспедициям: одна – поездке в Иран, другая – путешествию по Транссибу. А в этом году вы (вдруг?) защитили в ВШЭ магистерскую работу – графический роман о жизни Андрея Сахарова. Насколько этот выбор был неожиданным или естественным для вас?
– Да, действительно, обе предыдущие книжки у меня – про путешествия. Про путешествия, сделанные мною. То есть это что-то, что со мной связано. Но Сахаров же, получается, тоже со мной связан. Потому что это отец, потому что это радиофизика, потому что мои родители хотели, чтобы и я стала радиофизиком… Но не вышло, а вышло что вышло. Поэтому Сахаров – тоже часть путешествия. Но – вглубь собственной истории, и путешествие немного обратно в собственный город.
И еще про связь со мной – многие люди, которые, может быть, стесняются подойти ко мне после экскурсии, потом пишут мне в Инстаграм – вы о нем рассказываете так, как будто он – ваш любимый дедушка.
Я, когда читала его воспоминания, не могла читать без слез, потому что историю эту принимаю очень близко к сердцу, как родного человека. Поэтому, наверное, это логичное продолжение всех моих предыдущих книг.
Еще, возможно, это связано с тем, что магистерская работа – это что-то очень серьезное должно быть. Приближался мой дипломный год. А как раз накануне я ходила на лекцию писателя Николая Кононова, который работает с документальными вещами. И он сказал, что у него есть мечта – сделать графический роман про Сахарова. Я подумала – ничего себе, у меня есть мечта сдать диплом, и про Сахарова я тоже что-то знаю.
Когда я к Кононову подошла, я взяла кусочек бумаги и нарисовала на нем кирпичный дом, в котором Сахаров жил, успела его быстренько нагуглить. И я поняла, что я помню что-то про Сахарова, помню, что он связан с моим городом, но как точно связан – не помню. Мы с Кононовым списались, поговорили. В итоге он уехал из страны, а я начала работать над этой темой как над иллюстрациями, но быстро поняла, что иллюстрации без понимания текста невозможны.
Вот так постепенно я к этому пришла. Я начала работать, а когда уже стала вклиниваться в текст, то поняла, что передо мной стоит задача – еще и текст к графическому роману написать.
– Ваша выставка рассказывает о человеке, в жизни которого было множество трагических сюжетов – травля в советской прессе, фактически запрет на профессию, ссылка, несколько голодовок; наконец, финальный драматический эпизод – уже перестроечный съезд народных депутатов, когда большинство делегатов выступили против позиции Сахарова по поводу войны в Афганистане, не поддержали его проект Конституции… По итогу человек, который искренне хотел «быть понят своей страной», оказался ею трагически не понят. Но после выставки не остается ощущения обреченности. Вам удалось о его жизни рассказать объемно, без надрыва, артистично и даже весело. Получился такой немножко авантюрный роман. Как Вы нашли свою интонацию? Был ли соблазн уйти в «страдальческую» трактовку биографии, в житие, в «хождение по мукам»?
– По поводу жития – у меня картинки некоторые немножко похожи на православный лубок. Я не была в Сарове, в Арзамасе-16, но видела передачу, в которой показывали очень интересную икону современную, и там изображены все покровители небесные Сарова, Серафим Саровский и ученые, которые ядерным щитом покрывают нашу страну, защищают… Метафора для меня – прямо в лоб, но что-то тоже есть с этим связанное… Неправильно об этом говорить, но я скажу про себя – для меня он немного такой… тоже как святой. Тоже немножечко страдалец. Елена Боннэр говорила – я очень боюсь, что из тебя после смерти сделают святого. Но если говорить о святом, то, наверное, можно говорить не о человеке, на которого надо молиться, а на которого надо ориентироваться.
Когда я Сахарова выбрала или он выбрал меня, я сначала подошла к этой теме очень по-научному. Читала статьи в Википедии, какие-то самые важные вещи. Меня сначала ничего не цепануло, кроме того что он был в городе Горьком, а это моя родина. Я начала работу. Первая моя попытка предзащитная была провальной. Я не смогла защититься, сложно было работать, сухая игла мне в руки не давалась, не могла найти материал… Бумага специальная нужна, она очень дорогая. И бумага еще ничего, а вот пластик я не могла долгое время найти. Как будто все ставило палки мне в колеса. Если говорить про провидение, то скажу – нужно было, чтобы я защитила работу не в 2019 году, не в 2020-м, а в 2021-м, в год 100-летия. То есть меня как будто что-то сильно тормозило.
И тогда я поняла, что мне нужно полюбить академика Сахарова. И решила начать с его воспоминаний. Мне подарили хорошее издание, его двухтомные воспоминания. Как должен получиться хороший графический роман – текст плюс картинка. Начать нужно с текста, чтоб понимать, о чем рисовать картинку. Я сначала подходила к его тексту немного скептически – человек физик, ну что он там про свою жизнь может написать…
Я начала его читать, и начала улыбаться. И так получилось, что я решила отложить первый том на попозже, начала читать второй том, потому что мне поскорее надо было добраться до города Горького. И там сразу началось – про какие-то шутки, про то, как они с Еленой познакомились, про то, как он не знал, как к ней подойти, а она не знала, как к нему подойти, про то, как она приехала к нему делать укол и осталась навсегда… Я читала, смеялась, и мне было неловко. Потому что для меня изначально история Сахарова и всего диссидентского движения – это история про трагедию, про сопротивление, про тяжесть. А тут я начинаю выписывать себе что-то – и это получаются как будто карточки «Медузы»* «Как быть диссидентом». И мне из-за этого неловко...
И я решила, что мне нужно пойти к кому-то, кто мне даст на это разрешение. Есть выбор. Есть «Мемориал», есть Сахаровский центр*. Но в Сахаровском центре* я не знала никого, а из «Мемориала» я знала Сашу Поливанову, мы три года назад переписывались по поводу другого проекта, но тогда из этого ничего не получилось.
И я написала ей письмо о том, что хочу делать диплом про академика Сахарова, и у меня возникло много вопросов по освещению того времени. Я хочу показать его немного через юмор и через курьезные ситуации. Показать, как быть добрым и хитрым, как всего этого избежать. Я хочу немножко посмеяться над тьмой, но я не уверена, что у меня есть на это какое-то моральное право.
Саша ответила – долго объяснять, приходи, поговорим.
И я приехала в «Мемориал», а здесь была выставка «Последний год. Сахаров и Мемориал», и я только тогда узнала, что Сахаров имеет отношение к «Мемориалу». Мне провели экскурсию, а потом мы поговорили с сотрудниками, с Алексеем Макаровым, который лучше всех знает эпоху Сахарова. И мне сказали – слушай, есть целый корпус диссидентских анекдотов. Например, есть анекдот про то, какой святой был академик Сахаров, который цены на водку не даст поднять...
А еще у меня до этого была мысль, которую развил мой муж (он антрополог), что это немного как «Тараканище» у Чуковского – что нужно смехом это победить. И он мне подсказал такую мысль, что это может быть немножко иносказательно, потому что всегда есть вопрос – как изобразить зло? У меня зло – бесконечные эти тараканы, которые пытаются навредить, которые собираются скопом и делают плохие дела. Но по отдельности, над ними смеясь, мы их сильно уменьшаем.
И, когда я высказала эту мысль в «Мемориале», мне сказали – да, моральное право ты на это имеешь, и очень хорошо, если мы будем об этом говорить хоть в каком-то тоне.
Что еще важно. Я когда пришла в «Мемориал», там все время все шутили. И я поняла, что все эти люди действительно не могут без юмора прожить, и юмор у меня – как одна из возможностей пережить это все. Одна из картинок «Как быть диссидентом» – нужно доехать на какую-то конспирологическую встречу, а ты опаздываешь, машина за тобой следит, ты подходишь к ней и говоришь – ребята, вы все равно за мной ехать будете, так давайте вы меня подвезете, вам же нужно знать, куда я еду...
– Были ли у вас сомнения? И что вас поддерживало в работе?
– У меня были две противостоящие вещи – вот есть графический роман «Персеполис» Маржан Сатрапи, история о девочке, которая уехала из Ирана, когда пришел к власти шах и начались репрессии. Я сама была в Иране, поэтому для меня это тоже некая связка. Маржан Сатрапи там смеется над религиозными фанатиками, которые заставляют всех девчонок одеть хиджабы.
С другой стороны, есть «Маус», графический роман про нацистские концлагеря, который про страшные вещи говорит иносказательно. Я между этими двумя линиями пыталась лавировать. И когда я подошла ко всему этому с любовью и со смехом, у меня действительно получилось.
А затем я пришла на Электрозавод, в студию «Приходи рисовать», и сказала, что у меня ничего не получается с сухой иглой. Я приняла помощь, и меня научили легкости. Мне сказали, где добыть пластик, сказали, что можно не размачивать бумагу по 100 часов, что можно прямо плясать и крутить колесо у станка. Что можно это делать легко. И у меня стало получаться. Я стала делать картинки. И мне все говорили, что все очень хорошо.
Вторая моральная трудность – мне предстояла предзащита. И это было очень тяжело, потому что прошлую я провалила, полтора года находилась в академе, и нужно было сейчас вернуться... Накануне я сидела и вспоминала, как, уже выбрав тему диплома, ходила в сахаровскую мемориальную квартиру. И мне сотрудница провела экскурсию по квартире, так бойко, с такой душой, что я подумала – это действительно что-то очень вдохновляющее. Люди для себя в этой истории находят что-то, что их заряжает. Я подумала, что я тоже должна заряжаться. И каждый раз, когда мне было тяжело, я думала – ну вот, боже мой, я же должна рассказать эту историю, ну кто еще ее расскажет!
А потом была предзащита. Я сижу в зуме, потому что карантин, а в зуме эти картинки очень тяжело показывать, потому что это такая техника… И вот я сижу и листаю подаренный мне сахаровским музеем в Горьком сборник, и вижу там письмо Сахарову от человека, который просит о помощи. И фамилия этого человека – Гущин. Моя фамилия. И все, я больше не сомневалась…
Я защитилась в июне, и на защиту пригласила Сахаровский центр*. И «Мемориал» тоже пришел на защиту, и прямо там мне предложили у них все это выставить. И я, конечно, сразу согласилась, потому что для меня тоже было важно – отплатить благодарностью за ту поддержку, которую они мне оказали.
– Выставку, как и жизнь Сахарова, можно разделить на две части – «до» и «после». Какие события, по-вашему, стали переломными в жизни Андрея Дмитриевича?
– Мне кажется, что самый переломный момент – это знакомство и влюбленность в Елену Боннэр. Потому что раньше те правозащитные вещи, которые он делал, были «по верхам» – как будто ты пытаешься кувалдой работать там, где нужна иголка. А тут для него открывается возможность соприкоснуться напрямую со всем этим миром, с которым он связан. То есть он вроде и был с ним знаком, но здесь как бы за руку его вводят в этот круг. И получается, что Сахаров и Боннэр – такая бронебойная единая броневая единица, которая друг другу тылы прикрывает и на обе стороны работает…
– Ваши рисунки выполнены в технике «сухой иглы и шариковой ручки». Работы монохромные, но, если приглядеться, видно, что некоторые персонажи обозначены серым фоном, растушевкой, а другие – прорисованы четкой черной линией. В этом есть какая-то подсказка?
– Про сухую иглу – это опять про столкновение… хочется сказать – бога-отца и бога-сына, но здесь – именно про столкновение советской эпохи и сахаровской жизни. За советскую эпоху отвечает сухая игла. Все эти НИИ, все эти образовательные учреждения – все сделано сухой иглой. А Сахаров, те люди, которые с ним связаны, и их диалоги – выходящие за пределы – сделаны шариковой ручкой. Такая идеологическая связка...
– Что, в вашем понимании, в Сахарове было главным?
– У нас название выставки – «Академик совести». Мне кажется, что здесь самое важное – именно про совесть. Даже если обратиться к моральной дилемме, связанной с бомбой… Он действительно, на мой взгляд, работал по совести, создавая оружие защиты, которое не будет применено. Все, что он делал, он делал до полнейшего изнеможения, отдавал себя целиком. И это тоже для меня важно. Во всех больших вещах и во всех маленьких он был абсолютно совестлив. Такая высшая мера науки совести – он тоже меня вдохновляет и сам во мне эту совесть пробуждает. Когда ленишься, или когда тебе трудно, или когда не можешь что-то связать воедино, думаешь – а он как? И он опять, как моральный ориентир, как голос совести, говорит – ну Кать, ну мне же было тяжело, но ты же справишься... И я думаю – ну да, справлюсь.
– Посреди холла, в котором расположена выставка, стоит необычный экспонат – красное бархатное кресло. На нем всегда лежат записки и свежие цветы. Расскажите, что это означает.
– Дело в том, что картинки все плоские. То есть на самом деле они рельефные, сухая игла – рельефная техника печати. Процарапывается по пластику, отпечатывается, и на бумаге остаются следы от пластика, от краски. И даже если взглянуть на центральную работу – это бомба – там видно, насколько краска густая, рельефная.
И нам захотелось добавить центровую вещь, очень объемную. С самого начала хотели сделать кресло, как будто домашнее, как будто он только что вышел, а потом решили, что это должно быть самое известное кресло, из зала, где проходил съезд народных депутатов. Искали долго, не могли найти. Было театральное кресло, еще какое-то, но нужное никак не находилось. В итоге в последние дни ребята из бюро «Два вершка» сделали точную копию того кресла, с бархатной красной окантовкой.
И на открытии выставки оно стояло сначала пустое, я туда первая возложила цветы. Вообще-то нужно было, конечно, купить красные гвоздики, потому что так на фотографии, но я поняла, что красные гвоздики – это прощание, а у меня эта история, наоборот, только начинается. И это открытие. И я сама помню тоже не про конец, поэтому на открытии разрезали мы ленточку не красную, а белую. То есть это про открытие и про постоянную жизнь.
– Последний эпизод выставки – похороны Сахарова. Траурная процессия изображена не на стене, а прямо на двери, ведущей из холла «Мемориала» в конференц-зал. Если дверь закрыть, то получается, что здесь – точка, конец сюжета. И все же это, по логике выставки, история с открытым финалом?
– Истории великих людей в любом случае читаются нами для того, чтобы нас вдохновлять. Я почему очень волновалась, что на открытие могут прийти люди, которые с этим всем могли быть связаны... Может показаться, что это немного просто – прыгать, махать руками, говорить – о! бомба! о! за нами следят какие-то коварные люди! – но я думала, что главная цель выставки – чтоб как можно больше людей про него узнали и вдохновились. Если бы вся эта история кончалась смертью – это было бы о том, что любые наши попытки на земле тщетны, что все заканчивается. А в процессе работы над выставкой я продумывала развеску. «Мемориал» же тоже живое пространство, холл – живое пространство. И вот эта дверь, которая дверь в смерть – она всегда в «Мемориале» открыта, потому что люди ходят туда-сюда, там внизу большой зал, где всегда происходит что-то. Именно в большом зале было открытие выставки, и поэтому было очень важно, что мы вернулись в пространство памяти, прошли сквозь смерть. И было очень важно, чтоб эта связь никогда не прерывалась. Дверь открыта, все продолжается.
И еще есть продолжение в том, что иногда после экскурсий я веду мастер-классы по сухой игле. Мы с детьми и взрослыми читаем письма, которые Сахарову приходили. Там были и просьбы защиты, и какие-то угрозы, и вопросы по физике, и чертежи летающего велосипеда…Мы все эти письма открываем и смотрим, и пытаемся нарисовать с помощью сухой иглы портреты людей, которые ему все это писали, и эти портреты на выставке висят. У нас есть специальная пробковая доска, на которую мы прикрепляем эти работы с мастер-классов, то есть выставка растет и живет.
Ну и людей после мастер-классов я прошу подумать, о чем бы они спросили у Сахарова. И люди думают. Пишут записки и кладут их на кресло.
После смерти Сахарова несли на такое же кресло записки, есть известная фотография, и цветы люди тоже туда приносят. И мы на следующих мастер-классах открываем эти записки и тоже их включаем в общий цикл писем к Сахарову. И получается, что это такой непрерывный цикл…
– Катя, вот я слушаю вас и думаю о том, что они наверняка думали об этом – что когда-нибудь придет человек совсем другого поколения, заинтересуется их историей и полюбит их. И сможет о них рассказать на понятном ему языке.
– Знаете, недавно я читала – я вожу с собой тома воспоминаний о Сахарове – кто-то пишет: вот зачем мы сейчас вспоминаем о Сахарове? Может быть, найдется человек, который когда-нибудь… И я подумала – так вот же он! Это же я! Я придумала графический роман, выставку, я придумала экскурсию «Пять лучших вечеринок Андрея Сахарова»…
Но я очень боюсь…
Если я когда-нибудь услышу мнение, что Сахаров – это старичок, который развалил СССР, мне бы очень хотелось, чтоб я не обижалась.
Вот есть такая вещь про твоего героя, когда ты к нему ревностно начинаешь относиться. Почему в музеях Пушкина такие смотрительницы надменные? Потому что они любят Пушкина по-своему, и любовь посетителей, еще не раскрытая, для них смешна. И, может быть, я смешна тоже своей любовью к Сахарову. Но мне бы хотелось, чтобы, если люди когда-нибудь будут его любить, никогда к этой любви не ревновать. Мне это сложно, потому что это все-таки мой герой, изображенный каким-то образом, но я буду этому очень учиться.
Недавно какая-то девочка, которая приходила на экскурсию, сфотографировала все записки, лежащие в кресле, и выложила в ФБ. И я с удивлением обнаружила, что там даже есть ко мне обращенные записки – «Катя, спасибо», что-то такое…
Фото: ФБ Международного Мемориала, ФБ Кати Гущиной, culture.ru и автора
* Внесен Минюстом в реестр иностранных агентов.
