Отец Алексий по первому образованию преподаватель французского языка, автор книг по православной педагогике и уже 25 лет настоятель храма Живоначальной Троицы в Хохлах. Мы очень благодарны отцу Алексию за возможность поговорить с человеком, полно живущим православной мыслью и преподаванием.
Татьяна Шувалова: – Отец Алексий, расскажите, в чем же заключается христианская педагогика, какова ее первостепенная задача?
Алексий Уминский: – Педагогика – вещь очень постепенная. Любая педагогика – это путь от маленького к большому, от простого к сложному. Что мы в первую очередь должны сделать? Обозначить цель, а цель – в долгом пути. Христианская жизнь – это вообще педагогика, как для взрослых, так и для детей. И цель христианской педагогики – научиться самому Богу, научиться быть с Богом, научиться любить, дышать, питаться Богом. Это следует из самой главной заповеди, которую заложил Христос – «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем, всем помышлением, всею крепостью», а следующая – «возлюби ближнего своего как самого себя». Для детей эта цель раскрывается иначе, чем для взрослых.
Взрослые – люди самостоятельные, обладают своей собственной свободой, свободой выбора и действия, а за детей отвечают их родители и педагоги, которые должны суметь передать им свой личный опыт общения с Богом, глубокий, правильный и очень честный.
И там, где этого опыта нет или он очень формальный, возникают сложности.
ТШ: – Чем отличается именно христианский, православный подход к воспитанию детей?
АУ: – Вековая тысячелетняя культура нашей страны так сложилась, что она вся наполнена христианским духом, удивительным и проникновенным пониманием ценностей.
Сегодня как раз в разговоре со своими друзьями-священниками я вспоминал, как один мой хороший знакомый, известный психолог и педагог, настоящий ученый, в свое время проводил исследование еврейских школ в Москве с точки зрения аксиологии, то есть ценностных вещей. Оказалось, что еврейские подростки, если их опрашивать по ценностным категориям, ничем не отличаются от подростков христианских. В том смысле, что они все равно так или иначе живут в контексте русской культуры, которая, несмотря на их собственный религиозный, семейный и культурный контекст, влияет на их аксиологию.
Таким образом, если человек читает русскую литературу, живет в русской среде, он так или иначе воспринимает в себе наполненность культуры христианским содержанием, и поэтому, когда мы говорим об отличиях православия от католицизма или ислама, я не могу сравнивать.
Русская культура является основой жизни многих людей, не только христиан.
Если мы живем в контексте русской культуры, она так или иначе воспитывает в человеке эту аксиологию. Сейчас идет тенденция к оскудению такой пропитанности верой, мы живем в иную культурную эпоху, постмодернистскую, где эти вещи не очевидны.
ТШ: – То есть несмотря на поддержку государства, попытку возродить традиции и даже так называемые «скрепы», тенденция к оскудению не исчезает?
АУ: – Есть такие вещи, которые не надо возрождать, потому что они не умерли. Мы, к сожалению, сейчас возрождаем, скорее, внешние вещи, идеологические, в большей степени советские, нежели христианские. То, что посеяно Достоевским, Чеховым, Пушкиным, Толстым, Хомяковым, Лермонтовым, Мандельштамом, Ахматовой, невозможно возрождать. Возрождать можно внешние параметры имперской славы, внешних структур, парадных маршей. А это возрождать невозможно, потому что это живо, и пока живо, работает, живет и действует.
ТШ: – К слову о детях из других культур и религий. Стоит ли перед нами проблема межрелигиозных конфликтов в школе между детьми разных конфессий? И может ли этому помочь курс ОРКСЕ, он вообще полезен?
АУ: – Межрелигиозные конфликты в нашей стране и в школе – проблема надуманная. У нас, в отличие от Западной Европы, нет такого потока чужеродной иммиграции.
Те национальности и религиозные культуры, которые у нас представлены, для нас исторически естественны. Мы не воспринимаем их как инокультурные, потому что они в огромной стране всегда сосуществовали.
И когда в маленькие европейские монокультурные, мононациональные страны вливается огромный поток беженцев инокультурный, конечно, для них это проблема непонимания, и конфликта, и несовпадения. А у нас иная ситуация. Проблему того, что в разных классах учатся разные дети разных национальностей и разных религиозных традиций, можно искусственно создать и делать на нее упор, и тогда она будет существовать, но на сегодняшний день она не существует как что-то важное.
В какой-то момент я подсчитал, какие люди у меня в приходе. Я насчитал больше тридцати национальностей. Конечно, все христиане, но они из разных культурных традиций, из разных областей не только России, но и бывшего Советского Союза. Среди них есть даже индусы и другие довольно экзотические национальности, но как-то все хорошо друг друга воспринимают.
Я бывал в школах, где учатся разные дети, и не ощущал какого-то разобщения.
Наоборот, видел интерес у детей из мусульманских семей – в большей степени, чем из других – им очень интересны любые разговоры о Боге. Мусульманские семьи, в отличие от русских, сохранили религиозную традицию, они знают о Боге, думают о Боге, молятся Богу, и им ужасно интересно, как другие люди относятся к Богу, поэтому дети в этом смысле еще больше, чем взрослые, заинтересованы в нахождении диалога.
ТШ: – Можно ли что-то сделать, чтобы восстановить живость интереса к религии у русских детей так же, как это существует у мусульман?
АУ: – Традиция исходит из почвы, снизу, она не может навязываться сверху. Невозможно это сделать государственным указом или программами по религиозному воспитанию. Даже сам курс ОПК, привязанный к тому, чтобы дети из исторически христианских семей о своей культуре что-то знали, не может достичь своего результата, поскольку он чаще всего в наших школах преподается учителями, которые к этой культуре не имеют прямого отношения. Дети получают внешние знания о чем-то, что в их жизненном опыте вообще не существует. Не думаю, что этот курс может серьезно повлиять на умонастроения наших детей и семей.
Но вообще я выступаю за то, чтобы дети разных религиозных традиций в обычных средних российских школах имели возможность изучать свою религию, как это происходит в Западной Европе.
Когда ребенок из религиозной семьи или даже просто идентифицирующей себя с определенной культурой проходит свой религиозный курс, потому что он этого хочет. Ему это не навязывается сверху, но его родители и он сам хочет в этой культуре развиваться.
Например, в Германии закон об образовании говорит: каждая семья должна обязательно для себя выбрать либокурсы религии, либо курс философии, то есть светской этики. Даже если в классе будет один ученик, который выбрал православие в каком-нибудь маленьком немецком городе, к этому ребенку обязательно будет приезжать имеющий лицензию на преподавание учитель. Такому педагогу государство оплатит и дорогу, и жалование для того, чтобы он проводил этот курс, по которому ребенок будет сдавать государственный экзамен.
Это, мне кажется, государство обязано обеспечивать для своих граждан, которые могут быть разными: евреями, мусульманами, христианами, в том числе православными, католиками, протестантами или атеистами. В систему образования входит тот курс традиций, которые для этой семьи приемлемы. Как государство должно учитывать интересы своих граждан и обеспечивать их свободу вероисповедания и культурного развития, так и школа как государственная единица должна это обеспечивать, несмотря на то, что церковь отделена от государства, и школа отделена от церкви. Одно другому здесь не противоречит: это просто обслуживание своего населения.
ТШ: – Роль школы понятна, а что бы вы сказали про семейное воспитание, главную роль в воспитании ребенка вы все же отдаете семье?
АУ: – Любое воспитание, в том числе религиозное, начинается с семьи. Вера передается человеку, как язык. Если я в своей семье говорю на русском языке, совершенно очевидно, что мой ребенок будет говорить на русском языке с двухлетнего возраста или раньше. Для этого я не нанимаю учителей и не придумываю никаких методик. Причем если я говорю на хорошем литературном языке, то и мой ребенок будет воспринимать такую языковую норму. Если я через слово в своей речи употребляю «блин», то и мой ребенок будет так говорить. То же самое происходит с верой.
Вере нельзя научить. Веру можно передать.
Когда мой ребенок видит меня молящимся перед иконами, подающим милостыню нищему, просящему прощения, если я не прав, исполняющим заповеди так, как заповедал Христос, он учится у меня вере на моем собственном примере. Он это видит и воспринимает меня как главное в своей жизни, потому что я его отец. И только потом он уже начинает узнавать догматы, правила и внешние формы веры. Но эти внешние формы могут работать только тогда, когда в нем заложено зерно, которое он воспринял как язык, на котором он говорит, но говорит уже не только с людьми, но и с Богом.
ТШ: – То есть «воспитывайте не ребенка, воспитывайте себя»?
АУ: – Именно. Это относится и к религиозному воспитанию, и к любому другому. По-другому нельзя. То, что внутри родителя, ребенок воспримет как главную истину для себя. И ей последует.
Продолжение следует
