Чаще всего в голосе говорящего (чаще – говорящей) звучит гордость тем, что «все схвачено», поскольку «игровая форма» – это альфа и омега воспитания (по крайней мере дошкольников). Чем бы ни занимались дети на самом деле, ее наличие уже само по себе снимает все «ненужные» вопросы (например, что именно дают ребенку занятия вокалом, хореографией, английским языком и т.д. и в чем состоит их конкретная роль в процессе его развития?).
Но иногда интонация выдает некую неуверенность: от детей исходят сигналы о чем-то непонятном. Все идет вроде бы хорошо, результаты достигаются, родители довольны, а в глазах у ребенка радость по этому поводу что-то не отражается.
Об этом недавно сказала одна преподавательница хореографии: «Что-то надо еще добавить нашим детям в программу, а то не могу добиться от них эмоциональности».
В этом случае фраза об игровой форме звучит, скорее, как защита от вопросов, которые могут привести к неутешительным выводам.
Спешу сразу заявить: в мои планы вовсе не входит объяснять читателю, что игра и игровая форма – не одно и то же и что ребенку необходима игра как таковая, а не ее имитация. Об этом написаны сотни книг.
Речь идет о том, по каким признакам взрослый может понять, что он действительно играет с ребенком, а не делает «игровой вид», на самом деле занимаясь чем-то совершенно другим.
(Как однажды сказал мой коллега, посетив урок в десятом классе, проведенный в той самой «игровой форме»: по лицам детей было хорошо видно, что играет в эту игру только сама учительница.)
Ведь, выступая в роли организатора игры, взрослый сравнительно просто может добиваться от ребенка внешне видимых действий, но понять, что именно ребенок чувствует в этот момент и включился ли он в игру на самом деле (по своим внутренним ощущениям), бывает нелегко.
Кстати, и в этом случае у ценителей игровой формы есть мгновенный ответ: «Но детям же нравится!».
Да, возможно, нравится.
Только надо уточнить, что именно в этот момент им нравится, является ли сама игра (точнее, предложенное взрослыми занятие) источником эмоциональных переживаний, когда окружающий мир чудесным образом изменяется в их сознании. Если взрослый не может ответить на этот вопрос, ориентируясь на какие-то особые проявления ребенка, проведение занятий в «игровой форме» может надолго остаться единственным приемом в его педагогическом репертуаре.
И вот недавно произошел эпизод, наведший меня на неожиданную мысль.
Одна молодая мама привела своего малыша в детскую театральную студию. Визит был первый, но ребенка это мало смущало, он самостоятельно обследовал обстановку и нашел предмет, достойный внимания, – фигурные воздушные шарики. Он вел себя очень живо и непосредственно, но вот почему-то назвать педагогу свое имя категорически отказался. Некоторое время мама пыталась замять неловкость (именно так она оценивала эту ситуацию), убеждала сына представиться, как подобает воспитанным детям, но затем всем своим видом дала понять: уж если ребенок «уперся», то никакой coming-out в ближайшее время не последует, можно не стараться.
Но педагог продолжала общаться с малышом так, как для него это было приемлемо, – т.е. уважая его «право на инкогнито». В разговоре выяснилось, что среди шариков есть «мальчики и девочки», и они грустят, когда их запирают в комнате. Затем вспомнили общую любимую сказку. Потом возникли игровые сюжеты: малыш «вошел в контакт» с некоторыми привлекательными для него предметами, внимательно осмотрел декорации теремка и вещи, которыми пользуются его жители.
До поры до времени общение так и оставалось анонимным. Но вот обнаружилось нечто, чего раньше ему видеть не приходилось: маленькую пудреницу с зеркалом внутри. Сначала наш герой даже не понял, что держит в руках, но тут события стали развиваться стремительно в ключе истории про Крошку-Енота: сначала незнакомцу в пудренице был продемонстрирован язык, показано несколько забавных гримас, потом дело дошло и до улыбки. И в этот момент педагог спросила малыша: «А кто там сидит?». На что ребенок неожиданно ответил: «Лев!». И только по шепоту потрясенной мамы стало понятно, что ребенок назвал свое имя.
Что же произошло? О чем может говорить такой поступок ребенка?
В момент подлинной игры, когда ребенок включился в нее по-настоящему, резко вырос уровень доверительности его отношений со взрослым, который «пригласил» его в эту игру.
«Так ли уж это важно, – спросит читатель, – какое все это имеет значение для самого ребенка, что это добавляет к тому опыту, который он получает в игровой форме на различных занятиях?» Думается, большое.
Подчеркнем еще раз, ребенок сделал для себя очень важное открытие: находящийся рядом взрослый может стать «адресатом» для «посланий», предназначенных далеко не каждому. И произошло это в момент совместной игры. Без этого опыта маленькому Льву впоследствии было бы очень трудно строить отношения с первой учительницей, доверить ей место (уже в совершенно иной ситуации) того самого «значимого Другого», без диалогичного общения с которым невозможны никакие творческие успехи.
Так что, уважаемые взрослые, как говаривал один известный литературный герой, «в случае чего – помогали детям!» В частности, готовиться к будущим учебным достижениям. Все-таки это лучше столь любимого многими взрослыми «формирования готовности к школе посредством проведения развивающих занятий в игровой форме».
