Неустранимый разброс

В конце весны – начале лета 2013 г., классик нашей психологии Владимир Петрович Зинченко отправился в свой родной Харьков. Там отмечали двойной юбилей: 10-летие его отца, родоначальника знаменитой психологической династии Петра Ивановича Зинченко и 50-летие созданной им кафедры психологии Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина. Конечно же, Владимир Петрович, который в 2011 г. перешагнул порог 80-летия, невзирая на почтенный возраст, не мог не приехать. Да и силы еще позволяли. Но тогда резанула мысль – на юбилей и… попрощаться? Резанула и испарилась: нет, «попрощаться» – это не про него. 6 февраля 2014 г. Владимира Петровича не стало. Что уж совсем «не про него».

Для Владимира Петровича психология существовала только внутри Культуры. А Культура умещалась внутри Личности Психолога Владимира Петровича Зинченко. Отсюда – и стремление «позднего», да и более «раннего» В.П. Зинченко оживить психологию философскими и художественными метафорами, которое нельзя объяснить одной увлеченностью «свободными жанрами». За это Владимира Петровича не раз отчитывал его ближайший друг, мой учитель Василий Васильевич Давыдов, столь же не любивший избыточной «поэтизации» в научном изложении, сколь любивший Владимира Петровича. В.П. Зинченко спокойно принимал эту дружескую критику. И продолжал свои искания.

В зрительном образе он узнавал гоголевское «живописное соображение». Живой плод мировидения человеческой личности, а не результат блужданий глаза, «глазения». В психологической лаборатории обычно исследуют глаз, а не личность с ее заинтересованным взглядом и выразительным взором. Взором – внешним и внутренним. Имеет ли это все отношение к зрению? Самое прямое – показывает в своих работах В.П. Зинченко.

В зрительном образе мира переплетаются все непростые взаимоотношения отношения человека с ним, поскольку на мир мы взираем не вырванным глазом. Но их следы нужно распознать. И художественные метафоры на первых шагах могут сказать больше о сути обычного зрения, чем терминология, описывающая процессы «глазения». Как и о движении руки, простейшем рабочем движении руки, суть которого невозможно понять, если не увидеть в нем черт свободного действия.

Именно тайну свободного действия выведывал всю жизнь Владимир Петрович, чем бы он ни занимался в психологии. А занимался он очень многим, – это как раз позволяло понимание механизма свободного действия.

Именно поэтому он стал продолжателем гениального физиолога Николая Александровича Бернштейна с его арсеналом взрывных и богатых содержанием метафор (человеческое движение – это «паутина на ветру», «живое существо» и др.) на стыке психологии и физиологии. Я имею в виду не столько форму, сколько то, что их содержательного заряда хватило на «научный взрыв», мощность которого Владимир Петрович осознал, пожалуй, лучше физиологов – прямых учеников Бернштейна (не в обиду им будет сказано). За облаком от взрыва метафор открылся строй понятий, задающих иную оптику во взгляде на феномены высокоорганизованной жизни («моторное поле», «живое движение», «двигательная задача», «рефлекторное кольцо» – вместо Павловской дуги, которая замыкается через «сенсорные коррекции» и др.). Возможно, его «физиологию активности» которая дает психологам чудесный шанс покончить со своим «маятным» положением – пассивным раскачиванием на Декартовских «качелях между телом и душой», когда-нибудь назовут концепцией Бернштейна – Зинченко. Это было бы справедливо.

Психология для Зинченко и всей той традиции, которую он представлял, – всецело наука о «первичном» и оригинальном. В ней нет ничего вторичного, доступного полному воспроизведению, доведению до абсолютного автоматизма. Для такой психологии в восприятии не считывается, а заново «пишется» картины мира, что и определяет ее объективность, память не реконструирует прошлое, а заставляет «задумываться», когда нельзя вспомнить, навыки строятся по закону «повторение без повторения»…

В психологии Зинченко всегда первозданна не только мысль или возвышенная страсть, но и рисунок простейших рабочих движений, которые образуют сложнейшее «моторное поле» (Н.А.Бернштейн) без повторяющихся траекторий. Да и сам этот рисунок можно прочитать post factum (аппаратурные методики позволяют), но до точности воспроизвести его по «скану» заново еще никому не удавалось...

Так по контуру квадрата движется наш глаз. Иллюстрация из книги В.П. Зинченко «Посох Осипа Мандельштама и Трубка Мамардашивили» (М., 1997). Эффект избытка степеней свободы даже при многократном повторе выработанного движения (глаза или руки) – бернштейновское «повторение без повторения».

И снова глаз бежит по строчкам, которые вы сейчас прочитали, – только уже другим маршрутом. Но самое интересное и, собственно, главное: не исключено (хотя и необязательно), что, следуя им, глаз неожиданно увидит, вычитает (или вчитает, как любил говорить Владимир Петрович), а видящий поймет что-то новое.

«Неустранимый разброс» – хорошее название для Введения в психологию. Смысл психологии всей – по Бернштейну и Зинченко. Неустранимый разброс при избирательном действии – именно так «выглядит» психика извне, если присмотреться пристальнее и вдумчивее. А дальше идти вглубь можно разными путями. К примеру, один из них приведет в сферу законов биомеханики Бернштейна с ее ключевым феноменом – преодоления избытка степеней свободы движущимся (точнее – произвольно движимым) органом. Другой – в сферу механизмов творчества. Владимир Петрович успел пройти оба, в значительной степени – проложить.

Неудобный человек

«Человек создан не для удобства психологов» – с этого афоризма В.П. Зинченко стоило бы начинать любую первую лекцию, любой учебник по психологии, любую форму психологической пропедевтики. Многие ведь пришли в психологию за «удобным» человеком, который и душу сполна раскроет, располагай мы методами, и позволит сформировать себя по заготовленным лекалам, и эффективно управляем, опять же, если знать, как. Можно сказать – за человеком «со всеми удобствами». И в какой-то момент психологи сами начинают уверовать, что по городам и весям разгуливают не живые люди, а подобные «удобства».

«Этот горох даже не извлеченных от реальной жизнедеятельности процессов, а отвлеченных от нее, никак не собирается в некоторое приблизительное целое» – ставит предельно точный диагноз В.П. Зинченко.

Раньше совсем молодые люди обращались к психологии за средствами самопознания, теперь частенько обращаются за средствами манипулирования другими людьми. Ум здесь состоит в своевременном крушении иллюзии и в том, чтобы она не была болезненной настолько, что пропала мотивация к профессии. Момент деликатный. Для этого на самых первых встречах - лекциях по психологии я, следуя урокам своего наставника В.П. Зинченко, я рассказываю своим молодым слушателями две истории, обе из области гипнологии.

Перескажу одну, которую рассказывал основоположник нашей авиационной и космической психологии Константин Константинович Платонов о своем отце – известном психиатре и психотерапевте Константине Ивановиче, который учился гипнозу у самого Владимира Михайловича Бехтерева.

Дело относится к дореволюционным годам. К.И. Платонов едет в купе поезда с коллегой, обсуждают свои профессиональные проблемы. Напротив – невольная слушательница, соседка по купе, молоденькая общительная девушка, типаж «благородная девица». Девушка вовлекается в беседу и просит загипнотизировать ее. Константин Иванович без труда вводит девушку в состояние гипнотического транса и просит выполнять ее различные команды. Девушка покорно следует командам гипнолога. И вот в какой-то момент гипнолог произносит: «Поцелуйте меня!». Девушка в трансе, ничего внятного сказать не может, но демонстрирует явное сопротивление. Даже в трансе сохраняется инстанция, за пределами, которой человек поддается манипулированию. Ее можно назвать хоть «воспитанием», хоть «культурой». Девушка слишком хорошо воспитана, чтобы поцеловать малознакомого человека, пусть и в состоянии транса. Культура делает нас свободными от манипуляций, залегая на том уровне, который не смог преодолеть гипнолог. И неудобными для манипуляторов, если только мы «сами обманываться не рады».

Владимир Петрович Зинченко был крайне неудобным человеком. Уже тем, что превратил собственный способ жизни – в свободу, следуя Выготскому, в «центральную проблему всей психологии».

Есть люди, которые пользуются готовыми «свободами», точнее, правом на «свободу». Есть люди, которые ее создают самой своей жизнью и узаконивают ее в образе этой жизни даже после своего ухода. Они оставляют после себя опыт, великий прецедент свободы, для кого-то очень неудобный. В целом, трудный, учитывая, к тому же, масштаб личности творца и носителя опыта, но жизненно необходимый для тех, кто избрал путь мышления.

Процитируем Н.А. Бернштейна:

«В области спорта здесь напрашивается пример велосипеда. Двухколесный велосипед, конечно, несколько труднее для управления, чем трехколесный, но кто хоть раз попробовал езду на нем и одолел вступительную трудность, тот, наверное уже никогда не захочет пересесть на трехколесный. Не только потому, что двухколесный легче весом, а главное, потому, что в руках опытного ездока он и поворотливее, и гибче, и, как это ни странно, устойчивее трехколесного».

Стоит ли заново изобретать трехколесные велосипеды и пересаживаться на них после уроков Владимира Петровича Зинченко?