В пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион» есть такой диалог:

Непомук. Да, Да! Ей не обмануть меня! Ее фамилией не может быть Дулиттл.

Хиггинс. Почему нет?

Непомук. Потому что Дулиттл – английская фамилия. А она никакая не англичанка. Хозяйка. Какая чушь! По-английски она разговаривает просто чудесно.

Непомук. Слишком чудесно! Можете вы показать мне хоть одну англичанку, которая бы разговаривала как следует по-английски? Только иностранцы, которых учили разговаривать на английском языке, разговаривают на нем хорошо.

Речь идет о цветочнице Элизе Дулиттл, которую профессор Генри Хиггинс превратил в леди.

Так можно сказать и про британцев, заигравших в начале 60-х блюз, музыку с афроамериканскими корнями. И как заигравших! Явно не афроамериканцы, а «иностранцы» – так хорошо выучились исполнять афроамериканский блюз.

Возможно, это гиперкомпенсация, но она породила уникальное британское чувство блюза.

На кончиках пальцев гитаристов оно разнеслось по Альбиону. Но первая передача – дело рук двоих. Алексиса Корнера и Джона Мейолла. В этих руках и руках тех, кто учился у них, блюз удавалась сохранить не в лучшие для него времена.

Стараниями Корнера и Мейла возникла большая «школа-студия» британского блюз-рока, откуда вышел собственно британский рок во всем своем цвете (он вышел именно оттуда, а не был заимствован у американцев).

Сегодня Джону Мейоллу, одинаково виртуозному гитаристу, клавишнику и харперу 90. Блюзовую культуру ему открыли не Мадди Уотерс, Вилли Диксон и Хаулин Вульф, а – гораздо раньше – отец, джазмен-гитарист, познакомивший его с более ранней классикой блюза: от Ледбелли до Пайнтопа Смита.

Джон Мейолл продолжает заниматься рукотворением первозданного блюзового чувства, смешивая дыхание болот Луизианы и мичиганские ветра Чикаго с туманами Альбиона. И оставаясь при этом самым выдающимся «иностранцем» в музыке кровей Дельты Миссисипи.