Один из иллюстраторов «Алисы в Стране чудес» проницательно заметил, что сказка Кэрролла – на самом деле вовсе не сказка. Это своего рода роман из жизни парадоксов.

После «Сильвии и Бруно» хочется уточнить: скорее повесть или пространный рассказ. В «Алисе» Кэрролл как будто разминался, «пристреливался» к крупной форме, чтобы через четверть века написать большой, почти 600-страничный роман. Читатель вправе прийти в недоумение от столь вольной формулировки: получается, что всемирно знаменитая «Алиса в Стране чудес» – всего лишь репетиция, «пристрелка» к мало кому известным «Сильвии и Бруно»? Что ж, слово из «охотничьего» словаря – вполне в духе Кэрролла: вспомним его «Охоту на Снарка»; кроме того, нас извиняет то обстоятельство, что мы здесь не противоречим авторской воле: сам Кэрролл считал «Сильвию и Бруно» главным своим сочинением.

Итак, перед нами – неизвестный Льюис Кэрролл. Даже точнее – неизвестный Кэрролл-романист. Каким же он предстает сегодня?

Литературовед Е. Витковский в послесловии к русскому изданию романа задается вопросом: «Вдруг да тот БУДЖУМ, на которого охотились герои “Охоты на Снарка” (полагая, что охотятся именно на СНАРКА), – на этот раз все-таки окажется именно СНАРКОМ?»

Вдруг да окажется, вдруг да тот Буджум? Кстати, Буджум в «Сильвии и Бруно» есть тоже. («А вы знаете, что такое Буджум?» – спрашивает Профессор. «Я знаю! – воскликнул Бруно. – Это такая штуковина, которая оставляет людей без сапог». «Так вот, давным-давно жил-был Буджум, – начал было Профессор, но внезапно умолк. – Увы, я забыл конец этой басни, – проговорил он. – Там была весьма важная мораль… Но боюсь, что я забыл и ее тоже».) Этот таинственный Буджум внезапно появляется на последних страницах романа и так же внезапно исчезает. Правда, его появление, как и его исчезновение, не играет ровно никакой роли: эта «штуковина» – не то ружье, которое выстрелит в конце. Таких взаимозаменяемых «штуковин», чье появление ничем не мотивировано, в романе много.

На страницах книги беспорядочно мелькают Профессора, шмели, медведи без головы, пеночки-малиновки и Отвлеченные Науки.

Этот мельтешащий рой должен, видимо, составлять фон для двоящегося сюжета «Сильвии и Бруно». Он проходит в двух измерениях – мистическом и земном. Сильвия и Бруно – два ребенка-эльфа, брат и сестра. Рассказчик видит их, впадая в особое, «феерическое настроение». Эльфы могут при надобности становиться обыкновенными видимыми детьми. Сильвия и Бруно на самом деле – дети императора в изгнании, лишившегося трона в результате дворцового переворота (он иногда появляется на людях в облике нищего). «В миру» они обычные мальчик и девочка и, поскольку им не нужно впадать в «феерическое настроение» для превращений, довольно шустро перемещаются из одного мира в другой – так что автор иногда сам путается, не понимая, где происходит действие. Это, в общем, не так уж важно, потому что дети и там и там заняты тем, что решают логические упражнения или осыпают друг друга ласками.

Повествование похоже на старинный барометр. Распахивается дверца, на сцене появляется дама с зонтиком или господин в цилиндре, раскланивается перед зрителем, уходит, дверца закрывается. Так и здесь: выходят «милые дети», увлажняют воздух «слезами умиления», потом выходят дамы и несут «великую сушь», ну и т.д.

Действительно, если на страницах романа появляется героиня, она изъясняется обычно так: «Как вы думаете, в чем заключено больше научных знаний: в книгах или в разуме?.. Я хотела сказать, что если рассматривать мысли как некие факторы, то почему нельзя сказать, что наименьшее общее кратное всей совокупности разума заключает в себе и все книги на свете, но только в другой форме?»

А вот образец высказывания героя: «Видите ли, стараясь найти наименьшее общее кратное, мы отбрасываем все величины, за исключением тех случаев, когда они имеют максимальное значение».

Этот изрядный разговор происходит между случайными попутчиками, мужчиной и женщиной, в вагоне поезда. Так всегда бывает – если на страницах романа Кэрролла появляется человек, а не Отвлеченные Науки, то это – Человек Без Свойств. Его назначение – озвучить парадокс или каламбур, доказать математическое уравнение, произнести нравоучительную сентенцию. Больше герои Кэрролла, к сожалению, почти ничего не умеют. И не только в «Сильвии и Бруно».

Приключения Алисы в Стране чудес – это ведь на самом деле странствия чистого разума; путешествия здравого смысла в мире парадоксов. Математическая логика в иллюстрациях. И эта затея Кэрроллу удалась, потому что сказка получилась, в общем-то, недолгой, как сон, – такой, что ее можно успеть рассказать за одну речную прогулку или один воскресный привал на пикнике.

Иллюстрации Гарри Фарниса

Роман Кэрролла движется энергией лимерика, инерцией парадокса. У парадокса дыхание недолгое, оттого действие тормозит, буксует, поезд продвигается рывками и со многими остановками. Все-таки нонсенсу, как и анекдоту, надлежит быть коротким.

В какой-то момент он, видимо, и сам спохватился, что роман начинает напоминать диалог логарифмической линейки и таблицы Брадиса. Пытался призвать на помощь стихи. Выходило примерно так:

Ему казалось – Альбатрос
Вокруг свечи летал.
Он присмотрелся – над свечой
Кружился Интеграл.
«Ну что ж, – сказал он и вздохнул. –
Я этого и ждал».

Спасти положение могли бы его любимцы, Сильвия и Бруно. Могли бы, если бы не получились столь похожими на знакомых нам Мальвину и Буратино, причем Буратино здесь – всегда неуспевающий школяр, а Мальвина – всегда немного классная дама. Бедняге Буратино-Бруно уж впору запротестовать – дескать, «все эти цирлихи ее и все манирлихи ее меня замучили и портят настроение мое» – и он бы, наверное, так и поступил, будь он мальчиком, даже деревянным, – но в том-то и дело, что Бруно – фея (или эльф?), и ему положено только «осыпать поцелуями» сестру или «нежно сжимать ее в объятиях».

Параллельно в романе существует реальный мир – английское графство конца ХIХ века, где живет рассказчик, а также его друг, симпатичный и робкий доктор Артур Форестер, безнадежно влюбленный в свою соседку, очаровательную леди Мюриел. (Она – единственное живое и симпатичное женское существо в романе, только как-то подозрительно напоминает Сильвию, рассказчик даже иногда их путает.) У доктора обнаруживается счастливый соперник – кузен леди Мюриел Эрик Линдон, с которым, оказывается, та давно помолвлена. Внезапно помолвка расстраивается – по непонятной причине, и перед Артуром, казалось бы, открываются пути к счастью. Но он все медлит и медлит с объяснением, а жалостливый рассказчик старается ему помочь советом.

При чтении этих глав, где герой все никак не может решиться поговорить с любимой, вспоминается, как в «Алисе» Кролик испугался собственной храбрости: шутка ли – сказать «нет» самой Королеве!

Видимо, этот Кролик всегда пугался собственной храбрости – даже когда это была не королева, а обычная девушка, и даже когда ей надо было сказать «да».

Видимо, для самого автора мысль о том, что мужчина может сделать шаг навстречу женщине самостоятельно, не прибегая к помощи эльфов, была совершенно недопустима. Что поделать, если в отношениях между числителем и знаменателем нецелых чисел он чувствовал себя более уверенно, чем в человеческих отношениях. И, похоже, сам это понимал.

«„А вам непременно хочется, чтобы в сказке действовали живые существа? – спросил Профессор. – Разве нельзя сочинить историю о событиях или каких-нибудь обстоятельствах, а?» – „О, пожалуйста, какую угодно!» – воскликнул Бруно. И Профессор торопливо начал: „Однажды Совпадение гуляло вместе со Случаем, и им повстречалось Объяснение – о, старое-престарое Объяснение – настолько старое, что вызывало у всех вопросы и напоминало скорее головоломку… – Тут Профессор умолк на полуслове... – Знаете, – честно признался Профессор, – оказывается, придумывать такие истории очень трудно”».

Тем не менее Кэрроллу очень хотелось придумать такую «историю» – сентиментальный роман (с религиозно-морализаторским смыслом), но такой, чтоб он был в то же время «фэнтези», как сказали бы сейчас. Но для второго ему не хватало, как ни странно, воображения, а для первого недоставало жизненного опыта. Весь опыт у него был – чудака-преподавателя математики в оксфордском колледже и чудака – как сказать? – наперсника игр маленьких детей. И тот и другой опыт в романе явлен вполне.

Когда Кэрролл пытается рассказать сказку, где бы «действовали события и обстоятельства», у него выходит детский лепет – в буквальном смысле: все сказители – либо детскообразные Профессора, либо «милые малютки». Получается примерно так: «Жили-были Кабанчик, Аккордеон и две Банки Апельсинового мармелада…» – начал Бруно. «„Да, ничего себе действующие лица», – пробурчал Профессор… “Так вот, когда Кабанчик как-то раз играл на Аккордеоне, – продолжал Бруно, – одной из Банок с Апельсиновым мармеладом не понравилась мелодия, а другой Банке она, наоборот, понравилась. О, они такие странные, эти Банки с Апельсиновым мармеладом… Сильвия, я тоже не знаю, как мне с ними быть дальше!” – растерянно прошептал он».

Что касается фантазии, то все свои лучшие «гэги» он позаимствовал из «Алисы», чуть переделав, – и вот вместо улыбки Чеширского Кота по воздуху плывет виляющий собачий хвост, а вместо звательного – «О Мышь!» появляется «О Бруно!». Тут нам встретится и еж, которого перекатывают по земле, и безумное чаепитие, и крокет, и гости, опаздывающие на прием к Королеве, и много чего еще – например, галлюциногенные предметы, соприкосновение с которыми способно менять физические характеристики пространства (оно раздвигается или уменьшается – ну, все помнят, как бывает, если доверчиво последовать призыву «Съешь меня!» или «Выпей меня!»). Только эти предметы в «Сильвии и Бруно» способны изменять еще и жизнь людей. Очевидно, Кэрроллу это казалось очень простым делом – ну вроде как съесть пирожок: отец Сильвии и Бруно предлагает девочке выбрать один из двух медальонов, на одном написано «Сильвия любит всех», а на другом – «Все любят Сильвию». Добрая девочка выбирает, конечно, первый, и этот выбор, конечно, решительно влияет на дальнейший ход событий.

Неожиданно повествование вспыхивает живой жизнью – на трех стремительных страницах. После того как с эльфовой помощью происходит решающее объяснение, романтический сюжет движется к своей счастливой развязке – венчанию. В это время в соседнем графстве обнаруживается вспышка эпидемии в рыбачьем поселке, жертвой эпидемии становится единственный тамошний врач – и будущий новобрачный принимает решение: немедленно ехать в охваченный эпидемией поселок и спасти всех, кого еще можно. И вот ночь перед отъездом. Утром должно состояться венчание, а сразу после этого Артур должен уехать. Оба понимают, что, возможно, больше никогда не увидятся. Он ехать не обязан – но не поехать не может. Леди Мюриел совершает жертвенный поступок, даже дважды – она отпускает любимого на верную гибель и, зная это, идет с ним под венец, то есть почти обрекает себя на вдовью участь. Следуют нелепые мизансцены, диалоги выспренно-смешны. Но почему-то тут начинаешь волноваться и сопереживать персонажам по-настоящему. На следующей странице все обрывается – сообщением из газеты о новых жертвах эпидемии. В списке погибших – доктор Форестер.

А в конце романа случается почти невозможное. Раздается выстрел из самого крупнокалиберного ружья: развязка, которая так взволновала читателя, оказывается ложной; Артур возвращается домой живым и невредимым. Оказывается, его спасает Эрик Линдон – благородный конкурент и отвергнутый соперник! – находит его, умирающего, в поселке, перевозит в город и выхаживает. Живой, человеческий финал – это, может быть, главный парадокс всего романа.

На последних страницах автора осеняет догадка: Эрик Линдон – это и есть Бруно, его земной двойник! (В жизни он кузен леди Мюриел, как мы помним.) А сама леди Мюриел – земное воплощение Сильвии, как давно понял читатель.

А «Сильвия любит всех» и «Все любят Сильвию» – это, оказывается, две стороны одной медали (то есть одного медальона).

По всему выходит, что Буджум на этот раз оказался Снарком.

Ольга Леонидова
Иллюстрации: pinterest.com