Ушел из жизни большой русский поэт Александр Павлович Тимофеевский. Судьба подарила мне счастье дружбы с этим замечательным человеком. Парадоксальный факт: вот уже много десятилетий нет в стране человека, который не был бы знаком со строчками его стихов, в то же время сам автор остается малоизвестным большинству читателей, включая педагогов и их учеников.

Известный неизвестный автор

«Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода – по асфальту рекой… к сожаленью, день рожденья – только раз в году». Так вот, эти бессмертные строки, ставшие едва ли не детским гимном, – визитная карточка Александра Павловича. Между тем он большой поэт, несводимый к песенке крокодила Гены, работавший во всех регистрах: философских стихов, любовной лирики, политической сатиры, поэтических описаний природы, метафизических размышлений, экспромтов, разнообразных стихов и песен для детей. Короче говоря, нет такого поэтического жанра, которым он не владел бы в совершенстве. Под занавес умудрился издать «Поваренную книгу», что в силу драматургического дара поэта просится к постановке.

В этих заметках я стремлюсь, насколько это возможно, развернуть перед читателями панораму его творчества в надежде на то, что сотни тысяч педагогов, а вслед за ними и их воспитанники повернутся лицом к Александру Павловичу Тимофеевскому.

И еще одно: это не обзор творчества поэта на основе литературоведческого анализа, где специалисты пишут для своих ученых собратьев. Здесь другое – попытка донести до читателей, как в поэтических строфах дышат почва и судьба.

Один сумасшедший напишет – другой сумасшедший прочтет

Сам автор со стоическим спокойствием относился к тому, что его слава и признание разошлись по разным траекториям. Ведь, в сущности, слава и признание – разные вещи. Служенье муз не терпит суеты. Он и не суетился, не гонялся за славой. Слава и признание – разные вещи. Первый поэтический сборник Александра Тимофеевского «Зимующим птицам» был издан лишь в 1992 году, когда поэту исполнилось пятьдесят девять лет. (Почему так произошло – отдельный разговор, к которому мы вернемся в свое время.)

Поздний зимний вечер. В комнате А.П. Тимофеевского на одной из книжных полок я увидел исполненный тушью рисунок – шаржированный острый профиль хозяина дома, а под ним подпись, проясняющая его символ веры в поэтическое слово: «Один сумасшедший напишет – другой сумасшедший прочтет». Привожу стихотворение целиком:

Он ищет читателя, ищет

Сквозь толщу столетий, и вот –

Один сумасшедший – напишет,

Другой сумасшедший – прочтет.

Сквозь сотни веков, через тыщи,

А может, всего через год –

Один сумасшедший – напишет,

Другой сумасшедший – прочтет.

Ты скажешь: «Он нужен народу…»

Помилуй, какой там народ?

Всего одному лишь уроду

Он нужен, который прочтет.

И все это станет излишним:

Овации, слава, почет…

Один сумасшедший – напишет,

Другой сумасшедший – прочтет…

В тот поздний зимний вечер количество «сумасшедших» слушателей втрое превышало ожидание автора, начертанное на рисунке.

Слово, что в поэзии не равно самому себе

У каждого из нас свой путь навстречу поэту. Помню, как меня в сердце ударили эти стихи.

На двадцать первое августа 1968 года

Я добегу туда в тревоге

И молча стану,

И мать в канаве у дороги

Увижу пьяной.

Ее глаза увижу злые,

Лицо чужое,

И космы редкие, седые

Платком прикрою.

Услышу запах перегара

И алкоголя.

И помогу подняться старой –

Пойдем-ка, что ли…

И мать потащится за мною

Мостком дощатым,

Хрипя и брызгая слюною,

Ругаясь матом.

Мне трудно будет с нею пьяной,

Тупой и дикой,

И проходящие все станут

В нас пальцем тыкать.

А мне, мальчишке, словно камень,

Позор сыновний,

Как будто в этом страшном сраме

Я сам виновен,

Как будто по́ уши измаран

В чужой блевоте.

Измаран, что ж… Еще мне мало,

Я плоть от плоти!

И, удержать рыданья силясь,

Я тихо плачу.

О, пусть скорей глаза мне выест

Мой стыд ребячий.

И я тяну ее упрямо,

От слез слабея,

Хочу ей крикнуть:

– Опомнись, мама!

Да не умею.

Педагоги, работающие в так называемых элитных школах, не сталкиваются с подобными ситуациями, но для меня она штатная. Не раз и не два приходилось отбиваться от органов опеки, которые требовали передать подростка из неблагополучной семьи в интернат, дабы уберечь его от дурного влияния. Но опыт показывает, что эти ребята (за редким исключением), насмотревшись в юности на безобразные семейные картины, в рот не берут ни капли алкоголя.

Но эти стихи не только об этом, они написаны в день ввода войск Варшавского договора в Чехословакию. Родную мать, как и Родину-мать, не выбирают. А если она поражена алкогольной отравой, тогда она мало чем отличается от отравления целой страны императорским самогоном и идеологической сивухой.

Все забыть и не париться не получится

Тимофеевский не отделяет себя от судьбы страны, не снимает с самого себя вины за совершенные государством от имени народа преступления. Поэт в стихотворении «Молитва» пишет, объясняя свою позицию:

…Я не служил сексотом,

Доносов не строчил,

Блажной, из пулеметов

По людям не строчил.

Пылающим напалмом

Не обливал детей,

Изгнанникам опальным

Не расставлял сетей.

Но был я человеком,

Узнавшим стыд и страх.

Виновным вместе с веком

Во всех его грехах.

Трагическое переплетение судеб людей той эпохи заключается в том, что в одной и той же семье были жертвы и палачи, которые в свою очередь превратились в жертв. На печально знаменитом Бутовском полигоне они все лежат рядом. Как это вместить в свою душу?

И палачи, и стукачи,

И те, кто ими был казнен,

В единый хор слились в ночи,

Поет весь призрачный вагон:

«Кипучая, могучая,

Никем непобедимая…»

Играют детки на путях –

Малыш Адольф, а с ним Сосо.

Подумать только, детки! Ах,

Вдруг попадут под колесо?!

А ну, поберегись, сынок,

Уйди с дороги, егоза!..

Кондуктор дергает звонок,

Водитель жмет на тормоза.

И люди слышат этот звон,

Знакомый из далеких лет.

Звонок звенит, но где вагон?

Вагон исчез, трамвая нет.

Ушел, растаял как дымок,

И не оставивши следов.

Да, впрочем, как он ехать мог,

Там где ни рельс, ни проводов?

А все торопятся, спешат

Под Новый год успеть домой,

И только звон стоит в ушах:

Тридцать седьмой, тридцать седьмой.

Самый легкий способ лечения – вычеркнуть из памяти весь кошмар ХХ века.

Выражаясь подростковым языком, «не париться» на сей счет.

Современные учебники отечественной истории, где «деликатно» обходятся больные темы, построены на этом нехитром принципе. Но забыть не удается.

…Одно уменье убивать
Мне дадено двадцатым веком.
А нет уменья забывать,
Немедля забывать об этом.

Убить – забыть, солгать – забыть.
Перед собой не лицемерить.
И самого себя любить,
И самому себе поверить.

Но важно не только понять, как и когда разверзлась бездна, но и очиститься от морока. Вроде бы уповаем на Всевышнего, строим храмы в шаговой доступности, но при этом продолжаем оставаться замороженными. Почему?

Мы, россияне, так рассеянны.
Построив храм Христа,
забыли Офелию на дне бассейна.
Вот она ртом, как рыбка, воздух хватает
И кричит: «Любви не хватает!
Любви не хватает…»

Чем-чем, а любовью сам поэт был наделен в полной мере: к женщинам, Отечеству, поэзии, слову… Любовью деятельной, толкающей на поступки, чреватые тяжелыми последствиями.

Здесь самое время пояснить, почему поэт был на долгие десятилетия вычеркнут из списка публикуемых авторов. Будучи другом А. Гинзбурга – журналиста, издателя, участника правозащитного движения в СССР, члена Московской Хельсинкской группы, – он принял участие в составлении одного из первых сборников самиздата «Синтаксис». В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов стихи Александра Тимофеевского, ходившие в списках, были опубликованы в рукописном журнале А. Гинзбурга «Синтаксис».

В те времена предавать публичной огласке что-либо без цензуры было строжайше запрещено, издателем и его авторами заинтересовались в КГБ. Было начато следствие, А. Гинзбурга арестовали, имя А. Тимофеевского оказалось под запретом.

Авторов с похожей и печальной судьбой тогда было предостаточно. Среди них Ю.Ким, А.Галич, Г. Владимов, В. Максимов, В. Войнович, А. Синявский, Ю. Даниэль, И. Бродский…

Вкус к языку привить с колыбели

Ни на минуту не забываю того, что адресую свои заметки педагогам. Из предыдущего текста может сложиться такое впечатление, что в глубокую, серьезную, социальную, философскую поэзию Александра Тимофеевского следует погружать старшеклассников, а песенка крокодила Гены – лишь эпизод в творчестве поэта. А вот и нет. Он был и остался выдающимся детским поэтом.

Суп с котом
Бывает суп с грибами,
Бывает с потрохами,
Бывает суп капустный
И с тыквой – очень вкусный.
Вчера мы ели суп с котом,
Я ел сперва, а кот потом.

При чтении этих стихов я наблюдал реакцию дошколят. Название «Суп с котом» первоначально вызвало ужас, который мгновенно сменился дружным звонким смехом. Игровая стихия языка здесь доведена до совершенства. Признаемся в том, что большинство взрослых сетуют на то, что современные дети мало читают, предпочитая книге видеоролики. При этом сами взрослые палец о палец не ударили, для того чтобы с младых ногтей приохотить детей к чтению. Чтение ребятишкам детских стихов Александра Тимофеевского – это прежде всего взращивание будущего читателя. Почему его стихи так притягательны для детей? Потому что он и сам большой ребенок, сохранивший чистоту и непосредственность восприятия мира, его нерасчлененность и целостность, что немаловажно.

Недетские шутки

А кто сказал, что детская поэзия отделена стеной от взрослой, что между ними существует непреодолимый глубокий ров? Вся история отечественной словесности говорит об обратном.

В глухие годы в детскую литературу ушли К. Чуковский и Д. Хармс, С. Маршак и Н. Олейников, В. Маяковский не гнушался писать для детей. Многих, увы, это не спасло – Олейников, Хармс были репрессированы.

Симптоматична судьба Николая Олейникова. Он был редактором детских сатирических журналов «Еж» и «ЧиЖ». Разъясняя детям, «что такое хорошо и что такое плохо», он опубликовал поэму «Жук-антисемит». Согласитесь, что нравственная гигиена не менее важна, нежели физическая. Ибо «вырастет из сына свин», если он с младых ногтей впитал юдофобию.

Уже в наше время выдающийся аниматор Ю. Норштейн, написав по просьбе издателей предисловие к поэме Н. Олейникова, в качестве эпиграфа поместил ернический экспромт А. Тимофеевского:

Жил в городе еврей по имени Арон.
В Москве не стало макарон.
Коль ты увидел в этом связь,
Еврея встреть и в морду – хрясь.

Понятно, что это вариация на хрестоматийную частушку «Если в кране нет воды…».

Неисправимый литературный хулиган

Александр Павлович был и оставался до конца своих дней неисправимым литературным хулиганом, неистощимым на шутки, розыгрыши и экспромты, которые сыпались из него по любому поводу как из рога изобилия. В книге «Метаморфозы в Сиракузах», во второй ее части с подзаголовком «О стихах», он описывает случай в электричке, когда в полном народа вагоне начинает читать М. Лермонтова:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ…

Пассажиры в панике от антисоветских стихов начинают перемещаться в соседние вагоны.

В списках не значился

Хулиган, философ, аристократ духа… Почему же поэта, жившего словом и поэзией до последней минуты, не оказалось в доме И.С. Остроухова в Трубниках, где в выставочном зале Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля в 2017 году была представлена экспозиция, посвященная российским поэтам ХХ века? Не присутствует он и в фундаментальной антологии русской поэзии, изданной Е.А. Евтушенко. (Вероятно, не простил Евгений Александрович едкой пародии на одно из своих стихотворений.)

Это вдвойне обидно и несправедливо, поскольку к чужому творчеству А. Тимофеевский относился трепетно. Знал и цитировал наизусть сотни стихов поэтов разных эпох. Однажды, когда я пригласил его на встречу со старшеклассниками, добрую половину встречи он читал не свои вирши, а Председателя земного шара, как именовал себя В. Хлебников.

Признаюсь, многие темные, непонятные ранее мне места стихов Хлебникова оказались проясненными после этой встречи.

Случайностей не бывает. Отпевали Александра Павловича в храме Большого Вознесения, где венчались Пушкин и Гончарова. Он был полон почитателями поэта. Вот почему печаль моя светла.