Евгений Ямбург уже полвека работает в системе образования. «Я не выбирал профессию, потому что я внук учительницы, сын учительницы, муж учительницы, отец учительницы. Я проверял тетради у мамы-словесницы и давал уроки, уже когда сам был десятиклассником. Я всё время говорю, что школу перерасти нельзя», – рассказывает он в своих интервью.
Его карьера началась в 1972 году – сначала он преподавал историю, а с 1978 года по настоящее время возглавляет московскую школу № 109, в которой реализуется модель адаптивного образования. Его основной принцип заключается в том, что не ребенок должен приспосабливаться к школе, а самому учебному заведению следует лучше учитывать способности и увлечения учащихся и разрабатывать специальные программы.
В его школе развернута система дополнительного образования, которая включает в себя театральную студию, школу ремесел, творческое объединение путешественников, конно-спортивный клуб и так далее.
Евгений Александрович не только педагог, но и ученый, автор монографии «Школа для всех» (1996), книг «Педагогический ансамбль школы» (1987), «Воспитание историей» (1989), «Эта скучная наука управления» (1992), «Педагогический декамерон» (2008), «Беспощадный учитель» (2019), «Искусство просвещать» (2020) и другие. В своем интервью он размышляет о том, почему в школе процветает буллинг, как преодолеть зомбированность сознания, что мешает развитию инклюзивного образования и о главных человеческих ценностях, которые должна воспитывать школа.
«Стреляет не ружьё, а голова»
– Как вы оцениваете сегодняшнее состояние образования, какие проблемы в этой сфере волнуют вас больше всего?
– Одна из моих книг называется «Беспощадный учитель: педагогика non-fiction». Мы должны иметь мужество смотреть правде в глаза. Состояние здоровья детей всё хуже и хуже.
Парадокс заключается в том, что, чем лучше состояние медицины, тем хуже здоровье детей.
Мы преодолели естественный отбор. Потому что, если в русских деревнях рождалось 10–12 детей и половина из них умирала, это был естественный отбор. Выживали здоровые. Сегодня в роддомах выхаживают даже 500-граммовых детей. И это правильно, ибо за любую жизнь надо бороться. Потом эти мамы рожают следующих. То есть с каждым поколением дети становятся все слабее. В союзе педиатров, где я имею честь состоять, у нас реально здоровых только 12% детей. Остальные имеют заболевания, не обязательно смертельные. На первом месте у нас психоневрология, и мы на одном из первых мест в мире по детским суицидам и буллингу. Я устал уже объяснять, что стреляет не ружьё, а голова. Все эти стрелки, которые приходят в школы убивать – это недодиагностированные дети. У одного опухоль мозга, у другого шизофрения и так далее. Никакими заборами не отгородиться от этой проблемы. Поэтому необходимо медико-психолого-педагогическое сопровождение, начиная с утробы матери и кончая выпускными классами.
– Это главная идея профессионального стандарта, который вы разрабатываете.
– Да, но этому надо учить. Сегодня мало быть физиком, историком, математиком, нужно знать основы дефектологии, медицинской психологии – не для того чтобы диагностировать (этим должны заниматься специалисты), а для того чтобы знать, как с этими детьми работать. А таких подавляющее большинство сейчас. И, кстати, «адаптивная школа» в переводе означает «школа для всех».
Я себе не подбираю учеников. Здесь есть не только дети с замедленным развитием, но и одарённые.
Кстати, одарённые иногда требуют даже большего внимания, потому что для них высок риск циклотимии и шизофрении. Такой ребёнок, если он не победил на международной олимпиаде или, паче чаяния, учитель поставил ему «четвёрку», испытывает фрустрацию, стресс, а потом стреляет в учителя. То есть там тоже нужно сопровождение.
И вообще, Нади Рушевы долго не живут, потому что Бог что-то даёт, а что-то забирает. С ними нужно как с хрустальной вазой.
В любом случае, нужны новые компетенции учителя, которые позволяют работать с учётом тех вызовов и угроз, которые существуют. В этом идея адаптивной школы. Отсюда простое название – «Школа для всех».
Фотография из архива школы № 109 г. Москвы
«Реформа педагогического образования – конфликт испепеляющий»
– По сути, адаптивная школа тождественна инклюзивной, а эта идея в последнее время активно продвигается в жизнь. По вашему мнению, проект инклюзивного образования у нас в стране реализуется успешно или он провалился в какой-то мере?
– Провалился – нельзя сказать.
– Профанировался.
– Нет. Всё тоньше гораздо. «Профессиональный стандарт педагога» был разработан в 2012 году и принят ещё при Дмитрии Ливанове (министр образования и науки Российской Федерации в 2012–2016 годах. – Ред.). Но я первый везде говорил, что его внедрять сразу нельзя, потому что нельзя требовать от учителей того, чему их никогда никто не учил. И здесь ставится задача реформирования высшего педагогического образования, которое отстаёт очень серьёзно. И телега не может идти впереди лошади. Я в двадцати трех территориях с коллегами это внедрял, там инклюзия работает. Но, извините, у нас больше регионов. Поскольку я больше работаю с медиками, чем с педагогами в последнее время, я завидую медикам, потому что любой медицинский институт, будь то университет или академия, имеет свою клинику. Профессор приходит в клинику, он там гуру. Вокруг него студенты, они видят, как он совершает обход, как он беседует с больными, как он ставит диагноз. Потом они наблюдают, как он делает операцию, потом ассистируют ему. Это и есть деятельностный подход к обучению. И в Бауманском университете неделя практики чередуется с неделей теории. У нас же преподают в педвузах профессора, которые живых детей не видели 40 лет. И что толку, если этот профессор заставил детей-студентов написать определение зоны ближайшего развития по Выготскому. Ты встань к доске и покажи, как с этой зоной работать.
– Но программы педвузов предусматривают практику в школах и детских садах. Разве это не способствует профессиональному формированию будущих учителей и воспитателей?
– Я мотаюсь по всей стране и могу сказать, что эта педпрактика носит формальный характер. Там положено чуть ли не 80 часов. Реально этого не происходит. И в этом даже вузовские преподаватели не виноваты. Дело в том, что их положение ещё более нищенское, чем учительское. Они ещё меньше получают. Чтобы заработать себе эти деньги минимальные, они должны 900 часов нарабатывать в год, а это немыслимо. Поэтому на практику не остаётся ни копейки. Так что никакой реальной практики нет. Значит, нужно опять менять систему оплаты доцентов, профессоров. Тут всё связано между собой. Поэтому нельзя сказать, что инклюзия провалена – просто она очень далека от идеала. И сейчас в таких вузах, как МПГУ, Московский городской педагогический университет, Психолого-педагогический, на каждом факультете – историческом, математическом, физическом – преподаются основы дефектологии. Но пока такие примеры единичны. Для этого надо менять учебный план, выгонять пожилых преподавателей, это конфликт испепеляющий.
– А педагогические классы, которые сейчас открываются в московских школах, могут спасти ситуацию?
– Дело в том, что у нас Москва только открывает эти классы. Москва – не центр мира. А в Урюпинском районе Волгоградской области такие классы давно существуют. И я туда выезжаю и работаю с ними. Поскольку там есть школы для больных детей, параллельно работаю с этими ребятами.
Цель педагогических классов, как и любых предпрофессиональных классов – мотивировать подростков на правильный выбор профессии.
Это один из путей. Не единственный, но очень хороший. Учительская работа – творческая, очень интересная. Вот недавно я встречался с учениками предпрофессиональных педагогических классов столичных школ. Наше общение продолжалось три часа, я показывал видео, рассказывал о смешных случаях из своей практики и получил огромное количество осмысленных и острых вопросов.
Продолжение следует…
