Сакрализация чтения в нашем обществе – а школе принадлежит не последняя роль в этом процессе – сложилась, по историческим меркам, не так давно – в конце XIX – начале XX века. Что же касается скрижалей вечного списка для школьника, то он появился чуть позже, уже в советской идеологической парадигме, в результате переосмысления старой русской литературной критики под задачи «новой школы». Ни Белинский, ни Добролюбов со товарищи не думали – не гадали, что ими станут наказывать ребятишек из прекрасного будущего. А про Пушкина с Достоевским история вообще неоднозначная – их то запрещали, то ими просвещали...
Впрочем, как и зачем читать русскую и зарубежную классику – понимают только те, кто ею профессионально занимается. И эта часть заинтересованной публики мягче и толерантнее всех остальных дискутантов относится к тому, что ребенок не прочитает «Войну и мир» в школе. Потому что по большому счету все равно, на чем – на ВиМ или на «Холстомере» – учиться читать Толстого (хотя на «Холстомере» лучше, конечно: шансы возвращения к Льву Николаевичу в более зрелом возрасте заметно увеличатся).
Но вот когда «школьную программу» критикуют и редактируют те, кто не имеет отношения ни к преподаванию, ни к исследованию текстов, то начинается опасное: стереотипное неотрефлексированное мнение навязывается обществу как единственно правильное: регламентировать список литературы, сделать его обязательным, заставить детей читать и думать одинаково, чтобы сформировать у них гражданско-патриотическую позицию, чтобы смогли отличить Гоголя от Негоголя.
Откуда этот панический страх потерять контроль над списком прочитанного, да что над списком – над мыслями о прочитанном?
Помню, как в середине 1990-х годов разные пытливые умы фиксировали: вот подросток аллюзию в разговоре не считал, вот цитату не узнал, вот строчку восстановить не может, вот над хармсовским анекдотом не засмеялся… Таких публикаций было много, я сама с некоторыми из них не без удовольствия идентифицировала свой опыт работы с детьми. Почему нас это тревожило тогда и сейчас? Ответ прост – мы испугались, что теряем собеседников в последующих поколениях…
Хорошо, мы это поняли. Но какие выводы мы сделали из этого наблюдения! Срочно затолкать в ребенка все, что он не читал, чего бы нам это ни стоило…, ну, чтобы нам было с кем поговорить!
Дорогие читатели, ни одну взрослую голову, принимающую решения, не посетила простая мысль – начать читать то, что читают дети. Срочно! Чтобы не нам с ними, а им с нами стало интересно разговаривать, а там, смотришь, мы с «Войной и миром» к ним подойти сможем, заинтриговать и сказать, что, мол, маленькие вы еще, вот подрастете, тогда…, а тогда дети бы тайком от нас читали «запрещенку» и заговорщицки смотрели бы на «взрослых-с-которыми-интересно-поговорить»...
Современные дети читают очень много. Корпус текстов невероятно широк – Донна Тартт, Евгений Водолазкин, Алексей Иванов, Дм. Глуховский, Кадзуо Исигуро, то есть современная отечественная и зарубежная литература, качественная фантастика и фэнтези, нобелевки, нон-фикшн, пулитцеровские списки, экранизированные тексты, философию, научпоп, книги, порекомендованные референтными взрослыми. Все это во многом благодаря соцсетям, в которых ведут свои блоги вполне себе живые и очень талантливые литературные обозреватели и критики. Надо ли уточнять, что русская классика входит в этот список скромно (ключевое слово – прочитанного, а не изученного на уроках – выдать непрочитанное за прочитанное в школе очень легко), чаще через семейную историю отношений с книгами, когда мудрые родители ненавязчиво подсовывают своим чадам любимые в их возрасте тексты и не очень расстраиваются, если книга «не пошла».
Посмотрите – дети читают то, что обсуждается в данный момент в массмедиа, в социуме, в семье, то, что на слуху. А классика, как падчерица, ждет свои сорок пять минут в день, чтобы остаться недолюбленной и недопонятой, а в конечном итоге – отвергнутой.
Жалеть ли ее? Категорически нет. Ее жалеть, а не понимать ребенка, который вынужден читать «нафталин» только потому, что так за него решили взрослые, – дело беспросветно проигрышное: ребенок выиграет, а учитель превратится в вечно танцующего фокусника, придумывающего новый ход, чтобы заинтересовать ребенка своей (хорошо, если любимой) классикой.
Тогда что делать? Ответ простой. Принять выбор детей. А свой «список, без которого ты не человек» предлагать уместно, в том пересечении взаимного интереса, которого так ждут от нас дети: безоценочного (а как часто мы менторски обесцениваем детский выбор), внимательного, тонкого. Тогда мы сможем сделать «классический список» текстов если не любимым, то хотя бы отрефлексированным, чтобы можно было к нему вернуться в 35–40 лет и, перепоняв, удивиться и – важно! – не ужаснуться самому себе, когда-то школьнику-читателю этого текста.
Как? Очевидный, но радикальный способ повернуться лицом к ребенку – отменить обязательный урок литературы со всеми атрибуциями: списками для чтения на лето, копипаст-сочинениями и пересказами учебника (если они где-то еще практикуются). Читательские клубы, семинары, открытые лектории, мастер-классы, читки, скрайбинги, кружки эссеистики и литературного творчества, а в конце года у каждого свой отличный список литературы – вот что должно наполнить стены той школы, которая заботится о детях-читателях, о себе и о пресловутых «культурных кодах».
Стать интересным собеседником ребенку, а не школьной программе и чиновникам – задача вполне выполнимая. Поинтересуемся, что читают дети, обсудим с ними их книги?
А если вернуться к тем, кому дороги семантика и семиотика, полифония и карнавальность, кому важна в тексте игра формы и содержания, то есть к тем, кто на самом деле любит и умеет читать, то, наверное, для них самое важное, что должно остаться в ребенке после клубно организованного чтения, это – понимание: хочешь убить в себе читателя – каждое утро повторяй перед зеркалом мантру «Литература есть эстетически отраженная действительность. Аминь!».
