Зачем вообще нужно учить стихи? В детстве почти всем нам читают стихи наши родители или бабушки-дедушки. А дальше? Как начался ваш «роман со стихами»? Помните ли Вы тот момент, когда Вам захотелось читать стихи самостоятельно? Или тот момент, когда состоялась Ваша встреча со стихами?Что это были за стихи? Учили ли Вы стихи специально или они сами собой сохранялись в памяти? Была ли какая-то история, связанная с чтением стихов в детстве или юности, которая Вас особенно взволновала и особенно запомнилась? Читаете ли Вы стихи вместе со своими детьми? Можно ли научить любить стихи? Что бы Вы могли посоветовать родителям, которые хотели бы, чтобы их дети бескорыстно полюбили поэзию?

На эти вопросы мы попросили ответить наших авторов и экспертов.

Павел Крючков, сотрудник Дома-музея К.И. Чуковского, редактор отдела поэзии журнала «Новый мир»

Мои романы со стихами

Настоящий «роман со стихами» у меня случился поздно – в подростковом возрасте.

…Но я вспоминаю прямо сейчас, что когда был маленьким, еще до школы, – меня частенько привозили к бабушке, которая жила неподалеку от Арбата. В ее большой «генеральской» квартире стояли шкафы с книгами, которые в послевоенное время собирал мой дед – крупный военный и гражданский строитель. Он любил хорошие издания, имел к ним особый доступ. Больше всего мне запомнились изящно оформленные тома знаменитого издательства «Аcademia». Перелистывать их было наслаждением: гравюры и картины с непременной папиросной бумагой, виньетки, выпуклый (как мне казалось) шрифт. Неповторимый, наконец, запах бумаги и краски.

Бабушка читала мне вслух «Русские былины», «Песнь о вещем Олеге» и «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели. И даже большие куски из «Онегина». Я смирно сидел рядом с ней и – параллельно чтению – разглядывал нарядные страницы фолиантов, заодно приобщаясь к шедеврам графики – от Владимира Фаворского до Николая Кузьмина.

Вместе с ласковым и ответственным бабушкиным голосом в мою детскую голову залетала чудесная стихотворная музыка, которая затем понемногу и гасла. Но – и не выветривалась насовсем. Мы прекращали наше чтение и начинали готовиться к обеду или прогулке. Эхо этой музыки как-то оседало во мне.

Подростковая же встреча с поэзией оказалась почти «подпольной».

Я учился, кажется, классе в шестом, и однажды все на той же бабушкиной квартиреподслушал кусочек из разговора взрослых, в котором мой дядя обронил странную фразу про какого-то «доктора жуваго», которого он привез по дипломатической линии из-за границы и держит в самом дальнем углу ящика своего письменного стола.

«Запрещенная! Контрабанда!» – посмеивался мой дядя.

А я – тревожился, ведь «контрабандой» – я знал по «Робинзону Крузо» и «Острову сокровищ» – занимаются морские разбойники.

«Надо посмотреть на этого доктора», – решил я, и, дождавшись в один из дней, когда бабушка отправится к своему дневному сну, с замиранием сердца выдвинул длиннющий ящик стола. Он был заполнен разными бумагами, привлекательными картонными и металлическими коробочками, стопками документов-«корочек» и тому подобным ассортиментом. В дальнем углу таилась очень толстая квадратная книга с очень тонкими, просвечивающими страницами.

Рядом с нею – яркая заграничная авторучка с фотографией девушки в закрытом купальнике – на «теле» стила. Тот самый пикантный презент, который находчивый Жорж Милославский дарит шведскому послу в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Ну, та, которую переворачивают, и девушка несколько меняется. Ну, вы поняли.

Ручку я смущенно вернул на место, а запрещенную книгу принялся быстро перелистывать, вглядываясь в текст. Полистал-полистал, ничего не понял и – бросил листать, полез зачем-то поближе к оглавлению.

Так моему глазу открылся цикл «Стихотворения Юрия Живаго».

На дворе стояла весна, и я принялся торопливо читать «Март».

Чуть ли не полушепотом.

…Да, каких-то слов я, конечно, не знал – «скотница», «малокровье».

Но все-таки дочитал до торжествующего в конце навоза – этого «живителя и виновника».

Я был ошеломлен. Это было что-то вроде удара молнией.

Нет, не из-за навоза, который мне раньше в литературе в таком торжествующем качестве никогда не встречался. Из-за чего-то другого.

Я не знал раньше, что слова и словосочетания, простые и немного возвышенные – «солнце греет», «овраг», «дни и ночи», «дробь капели» – могут складываться в одухотворенную картину мироздания. Правда, последние три слова – из моего сегодняшнего далека. Это действительно было чистое волшебство.

Но и этот «роман» понемногу угас.

И только когда я начал слушать авторское чтение поэтов «живьем» (первым, и это вышло случайно, оказался поэт Давид Самойлов), мой роман стал пожизненной любовью.

Притушить ее не смогли ни постоянные, иногда чуть рутинные, занятия литературной звукоархивистикой, ни многолетнее редакторство в отделе поэзии журнала «Новый мир».

Любовь к стихам пришла ко мне через звук, это помню хорошо.

Время идет, а мне ничего не приелось, чтение хорошей поэзии согревает меня изнутри, делает лучше. В этом смысле я, наверное, очень счастливый человек.

И я скажу еще, пожалуй, одно очень заветное.

Настоящая лирическая поэзия (именно поэзия, как я ее чувствую – опираясь на свой читательский опыт и, смею думать, некоторый вкус – а не просто зарифмованные, пусть и мастерски, строки) – показывает мне реальный… Божественный свет. Точнее, отсвет.

«…Ибо наша словесная вязь неотмирна, и сама по себе» – поэт Юрий Кублановский написал когда-то об этом прямо внутри стихотворения. Неотмирна, да.

Откликаясь же на вопрос «надо ли учить стихи наизусть», скажу так: учить, может, и не надо, а вот прочитывать одно хорошее стихотворение в день, прочитывать, впитывая его целиком, как молитву, постигая вглубь, и не только глазами-мозгами – но и сердцем…

Вот это действительно может – тут я присоединяюсь к Корнею Ивановичу Чуковскому – «изменить цвет глаз и состав крови» человека. Надо попробовать: Пушкина, Боратынского, Фета, Мандельштама, Ахматову, Рубцова – кого угодно. Список Вам могут помочь составить друзья. Одно в день.