52 года назад, 1 октября 1972 года прервался один их самых прекрасных полетов в истории отечественной психологии второй половины прошлого века – буквально прервался над Черным морем, полет великого ученого Владимира Дмитриевича Небылицына.

«Я и Володя – одно»

Владимир Дмитриевич Небылицын, которому предстояло вместе со своим учителем Борисом Михайловичем Тепловым создать новую школу современной психологии – школу дифференциальной психофизиологии. Будучи учеником, он практически сразу стал учителем в этой школе. А многочисленные ученики открывали в ней свои классы и мастерские.

Что было бы, проживи он из этих 90 больше, чем те, что прожил? Обычный в таких случаях вопрос. И как обычно – без ответа. Одно можно сказать точно: его «Прерванный полет» – так, по имени песни Высоцкого, назвал свой замечательный о нем Сергей Степанов – стал трагедией для всей психологии. Трагедией недорешенного. Так, как дорешить мог только он.

Осталось недорешено
Все то, что он недорешил.

В остальном – многое иначе, чем в судьбе героя Высоцкого. Ранний плод, но очень зрелый. Сразу взял свой аккорд уверенно – так, что услышали все. А многие вдохновились. Успел переспорить других многих наперед. Добрался до удивительных догадок, которые сумел перепроверить. Долетал, покуда летал на своих крыльях…

42-летний член-корреспондент Академии педагогических наук, любимый ученик классика нашей психологии Бориса Михайловича Теплова. Сейчас во всех профильных учебниках и справочниках можно прочитать о выдающихся достижениях психофизиологической школе Теплова – Небылицына. Бесспорных при жизни обоих и через полвека. Теплов говорил: «Я и Володя – одно». В 1965 году Борис Михайлович покинул этот мир, и Небылицын ожидаемо занял место заведующего созданной учителем лаборатории Психологического института на Моховой, а затем и заместителем директора этого института на месте всего того же Б.М. Теплова. Более естественной преемственности не было, и она многое обещала науке. Но ученик пережил учителя лишь на 7 лет.

Я помню тот вечер почти в деталях, хотя мне было всего 11. Поздний телефонный звонок, отец выходит из кабинета, по виду до конца не сознавая, что произошло, и говорит: «Володя Небылицын разбился на самолете…». Первой расплакалась мама…

Владимир Дмитриевич Небылицын, дядя Володя, студенческий друг отца, Товия Васильевича Кудрявцева. Оба оканчивали отделение русского языка, логики и психологии филфака МГУ. Психологов тогда в МГУ готовили на двух факультетах – философском и филологическом. На философском – училось большинство, включая моего учителя Василия Васильевича Давыдова, на филологическом – сравнительно немного.

Вообще, это был удивительный выпуск филфака МГУ 1952 г. Вот имена. Виктор Андреевич Кирюшкин – даже далекие от филологии люди помнят со школы его «Азбуки», «Буквари», методички. Сценарист Жанна Витензон, которая придумала историю для одного из самых человечных, проникновенных и мудрых советских мультиков – «Варежка» Романа Качанова. Ученый-переводчик Сергей Ошеров, который оставил нам новый (уже классический) перевод «Энеиды» Вергилия и полного собрания трагедий Сенеки. Юрий Владимирович Манн – лучший знаток Гоголя, в сборнике «2000 выдающихся ученых XX столетия», который издали в Кембридже, есть его имя. И Георгий Дмитриевич Гачев, естественно... И многие, многие другие. Включая мою маму Татьяну Николаевну Янишевскую, словесника и литературоведа.

Появление в этой среде Владимира Небылицына, уроженца Троицка Челябинской области, было неслучайным.

В дружбе мой папа боготворил двоих: Владимира Дмитриевича Небылицына и Василия Васильевича Давыдова, но с Давыдовым они сдружились уже в аспирантуре. А с Небылицыным у них и дни рождения через день, отец, правда, был старше на 2 года. Вместе молодыми играли Чехова в театральном кружке Института психологии АПН РСФСР, куда затем поступили в аспирантуру (в гриме их узнать невозможно).

Владимир Дмитриевич – благородный красавец, стиляга (за что не единожды «прорабатывался»), любитель джаза и любимец женщин, ироничный интеллектуал, безупречно владевший английским.

Папа находил его черты в физике-теоретике Илье Куликове – герое фильма Михаила Ромма «Девять дней одного года», которого сыграл Смоктуновский.

Для меня дядя Володя стал первым детским кумиром. И первой потерей дорогого человека. Первым осознанно пережитым ощущением трагедии смерти рядом, да еще такой. Он как-то быстро убедил меня на своем примере, что ум, вкус и артистизм украшают мужчину не меньше, чем сила, решительность и надежность. Аристократ во всех отношениях, он своим аристократизмом – открытым, доступным, необычайно привлекательным и заразительным – как никто из окружающих, мотивировал меня к взрослению. Я мечтал быть похожим на него. Рос в среде психологов, которые потом придали психологии ее современное лицо, но всех с детства называл по имени-отчеству, а Небылицына – дядя Володя.

С Владимиром Дмитриевичем погибла его молодая жена, художница Бэла. Он сравнительно поздно женился – и «недолюбил», тут получается, как у Высоцкого.

Они не должны были лететь на этом самолете. Пришлось прервать отпуск у моря – в Челябинске умирал отец Небылицына. Кажется, он так и не узнал, что случилось в тот вечер. Трагедия пришлась на трагедию. Самолет не пролетел 5 минут и упал в море с двухсотметровой высоты. Крупных обломков и самописцев не удалось. Причина катастрофы осталась под толщей ила где-то на километровой глубине.

Новая встреча

Прошли годы. И так вышло (случайно), что темой одного из первых докладов, которой мне пришлось готовить в студенчестве к семинару по физиологии высшей нервной деятельности, стало соотношение общих и парциальных (частных) свойств нервной системы. Небылицинская тема. Тогда я впервые прочитал то, что писал человек, которого я знал и любил в детстве. Читал и видел его. Казалось, он разъясняет мне необходимость серьезного уточнения теории Павлова, как когда-то шутливо рассказывал отроку о том, как нужно подбирать галстуки (они меня этому учили вместе с папой). И это облегчало понимание текста, который не берут с первого приступа. И я, конечно, не взял. Но доклад жесткая и взыскательная преподавательница неожиданно оценила благосклонно. Она вообще относилась к тому редкому типу физиологов, которые всерьез воспринимают то, что делают психологи. Причем – не только для психологии, но и для физиологии.

А тут еще отец учил меня: «Володя Небылицын со своим учителем Борисом Михайловичем Тепловым ведь не опровергают и не дополняют Павлова (тогда из почитания авторитета великого ученого скромно писали именно о дополнении). Просто через типологические психофизиологические характеристики они пытаются понять природу индивидуальных. А Павлову нужно было все упаковать в «типы»! Но он честно и не ставил той проблемы, которую поставили Теплов и Небылицын».

А ведь Небылицин еще и решил эту извечную для психологии проблему, пусть и на уровне психофизиологии. Взявшись за то, что не взялся делать Павлов и доделав то, что начал делать Теплов (потом с Небылицыным). Вот и судите, «кого мы потеряли».

Словом, мне показалось, что хоть чуточку сбылась моя детская мечта. Ведь я прикоснулся к проблемам, над которыми думал дядя Володя, не отдернув руку и не получив по рукам.

Я не успел взять живых уроков психологии у него (только книжные), зато успел получить жизненные. Я не был его учеником, скорее, воспитанником.

Владимир Дмитриевич Небылицын был и поныне остается прекрасной былью моей жизни. И по-прежнему – мечтой.