Начинаем рубрику «Хвала изобретателям», в которой будем рассказывать о поэтах и художниках круга «обэриутов» как создателях необыкновенных детских журналов, оказавших влияние на все последующее детское книгоиздание. Герой первого материала – Николай Олейников, поэт, прозаик, редактор лучших советских детских журналов 1920–30-х годов «Чиж» и «Еж». «Хвала изобретателям» – первые слова одного из его шуточных стихотворений, прославляющего всех «подумавших о мелких и смешных изобретениях».
Николай Олейников
Сейчас мы уже понимаем, что все эти «веселые чижи» залетели в детскую литературу, спасаясь от урагана. Самуил Маршак, возглавлявший ленинградскую редакцию Детгиза, очень вовремя взял под крыло ватагу молодых, веселых и дерзких поэтов, называвших себя «ОБЭРИУ» (Объединение реального искусства», куда входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Юрий Владимиров и другие). После того как в конце 1920-х, после нескольких громких эскапад, объединение было разгромлено, для опальных обэриутов детская литература стала единственным «бомбоубежищем». Вместо с ними в «детскую редакцию» пришли друзья и писатели их круга: Евгений Шварц, Николай Олейников, Михаил Зощенко…
Вся эта компания вольготно угнездилась в детских журналах «Еж» и «Чиж», редакции которых располагались на Невском, в «Доме с глобусом», известном ленинградцам как дом Зингера. «Еж» («Еженедельный журнал») издавался для школьников пионерского возраста, а «Чиж» («Чрезвычайно интересный журнал») – для младших школьников. Авторами были лучшие детские писатели своего времени, иллюстраторами – замечательные художники: Владимир Конашевич, Юрий Васнецов, Владимир Лебедев. Самуил Яковлевич Маршак числился консультантом.
Наверное, это были самые веселые и «безбашенные» редакции тогдашнего Ленинграда. В редакционной комнате висел плакат «График – на фиг!» (что не мешало сдавать номера журналов четко по расписанию), в перерывах между работой сотрудники могли устроить спортивную прогулку на четвереньках, а авторы соревновались в придумывании пародий друг на друга и остроумных розыгрышей.
Эстер Паперная рассказывала: «Cочиняли шарады. Нарочно делались ошибки. Вот, у меня было: “еврейка, принявшая католичество” – “Рива-Люция”. А у Нины [Гернет]: “объяснение коровы, почему она опоздала на службу: – “Меняла-роги-я”».
«Смеялись до слез», «хохотали», «умирали со смеху» – это почти в каждом воспоминании. В этой веселой и талантливой атмосфере издавались «Еж» и «Чиж».
Все это было для детского журнала той поры, мягко говоря, непривычным, начиная с названия. Детские журналы тогда принято было называть «На стройке» или «Юные ударники». А «Еж» с самого начала слишком много себе позволял: неофициозную подачу материала, игру, доверительную интонацию. За что был любим читателями и порицаем критикой. Но поначалу начальство смотрело на маршаковскую вольницу сквозь пальцы.
Групповой портрет редакции журнала «Ёж».
Макар Свирепый – Олейников, Петрушка – Евгений Шварц, Тетя Анюта, Иван Топорышкин – Хармс.
Фото из книги «Архив журнала “Еж”
Школьники писали в журнал, присылали свои заметки и рассказы, а «Еж» их уважительно публиковал рядом с произведениями маститых авторов. Даниил Хармс так описывал связь между журналом и его читателями:
Как портной без иглы,
Как столяр без пилы,
Как румяный мясник без ножа,
Как трубач без трубы,
Как избач без избы –
Вот таков пионер без «Ежа».
Центром этой талантливой компании, а также душой и мотором журнального производства был редактор обоих журналов Николай Олейников.
Олейников много печатался в «Еже», но читателям был больше известен под своим «сценическим псевдонимом» – Макар Свирепый. Этот постоянный персонаж журнала, даже внешне похожий на Олейникова, изображался на боевом коне Гвоздике. Вместе они участвовали в удивительных приключениях. Откуда взялся этот образ?
Макар Свирепый и его конь Гвоздик
В «Чукоккале», рукописном альманахе Корнея Чуковского, среди портретов участников притягивает к себе внимание насмешливый олейниковский профиль. Безмятежный, несокрушимо победительный и прикровенно лирический, неуловимо кого-то напоминающий.
При чтении стихов становится понятно, кого. Козьма Прутков – вот его близкий литературный родственник. Олейников называл себя «внуком Козьмы Пруткова», посвящал стихи его памяти.
Литературная родословная Олейникова изучена неплохо. О реальной его биографии, особенно дожурнальной, известно не так много.
Олейников, по его рассказам, рано пришел в революцию – юношей ушел из донской казачьей семьи в Красную Армию вопреки воле отца. Дважды был арестован «за содействие большевикам». В Гражданскую войну, в дни наступления на Дон армии генерала Краснова, отец выдал его белым. Олейникова арестовали, избили до полусмерти и бросили в сарай, с тем чтоб утром расстрелять с партией пленных. Но ему удалось бежать и скрыться в другой станице. При первой возможности он вновь присоединился к Красной Армии. По окончании Гражданской вступил в РКП(б).
Здесь закончились «боевые дни» Николая Олейникова и начались дни издательские. Олейникова назначили в состав редколлегии газеты «Красный казак», которая сразу полюбилась читателям. Потом был журнал «Забой».
А в 1928-м начался «Еж».
Карта путешествий Николая Олейникова
Хотя номинально идеологом и консультантом журнала был Маршак, фактически «рулевое управление» быстро перешло к Олейникову и его другу Евгению Шварцу.
Похоже, Олейников был гением журнальной редактуры. Благодаря его таланту, страстности и несокрушимому кавалерийскому напору «Еж» стал лучшим советским детским журналом 1920-х–30-х.
Своим крупным чутким носом, который так любили изображать карикатуристы, он остро чувствовал журнал как самостоятельную литературную форму, где единство замысла и исполнения, содержания и «оформительства» подчинены общей генеральной задаче.
В отличие от Маршака, жестко редактировавшего сочинения разных авторов, дабы придать им черты единого стиля, Олейников видел задачу редактора в том, чтобы помочь каждому автору максимально раскрыться.
Олейников начал журнальную «карьеру» ответсеком в начале 20-х, и в «Еж» пришел уже с опытом и, главное, пониманием работы журнала как единого организма.
Он и сам был «человеком-журналом»: задавал общее направление; «держал на себе» связь слова, изображения и верстки; находил авторов; брал на себя то, что сейчас называется «предпечатной подготовкой». Сочинял стихи, задачи и головоломки.
Сын поэта Александр Николаевич полагает, что Олейников создал новый, до него не существовавший жанр – научную публицистику для детей.
Похоже, что он придумал первые советские комиксы. В журналах появились сквозные герои – Иван Топорышкин, Умная Маша, Макар Свирепый. Переходя из номера в номер, они участвовали в приключениях, розыгрышах и путешествиях, азартно придуманных – кем? Наверное, всей редакцией, но, сдается, «под чутким руководством» Олейникова. У читателя могло сложиться впечатление, что в журнале у него была еще одна должность – «заведующий путешествиями». На одном рисунке он изображен вместе с картой путешествий в виде «верхового Макара Свирепого», кавалериста-литератора, который говорил о себе, что он – единственный писатель, который пишет, сидя верхом. Олейников сам был и картографом этой «Карты путешествий», и героем авантюрного романа, и бессменным хроникером одиссеи Макара Свирепого. Тут сошлось и воплотилось все – и его жажда путешествий, и неизбывная тяга к приключениям, и давняя любовь к Америке.
Макар Свирепый был в «Еже», а в «Чиже» появилась Умная Маша.
Если Макар Свирепый был своего рода советским Бэтменом, который сражался с американскими полицейскими, спасал монгольских пионеров в фашистской Германии и подписывал на журнал «Еж» африканских туземцев, то Умная Маша была, можно сказать, советской Гермионой Грейнджер.
Вот что вспоминает писательница Г. Левашова:
«Это было то, о чем мечтали все детские журналы: постоянный герой, любимый читателями. Такой живой образ создать очень трудно; большинство таких героев, после нескольких появлений в журнале, умирали естественной смертью. А Умная Маша сразу зажила в журнале…
Читатели писали Маше, спрашивали ее советов, рассказывали о своих делах». В журнале был опубликован телефон, по которому можно было звонить Умной Маше, и точное время, когда можно звонить.
К телефону садилась одна из сотрудниц с «детским» голосом, а вся редакция была наготове, чтоб ответить на любые, самые неожиданные и каверзные вопросы.
Если Макар Свирепый внешне был похож на Олейникова, то Умная Маша – на маленькую Катю Малаховскую, дочь художника Бронислава Малаховского.
Умная Маша, героиня первых советских комиксов.
Художник – Бронислав Малаховский.
Из книги «Умная Маша», Детгиз, 2009
Популярность журналов и читательская любовь возрастали от номера к номеру.
Но тут за «веселыми чижами» опять пришли. Началось все с организованной травли в начале 30-х. «Еж» объявили чуждым пролетарским детям журналом.
Николай Заболоцкий за свою поэму «Лодейников», в герое которой легко узнавался Олейников, был причислен к врагам общества. В 1931 году Хармс, Введенский и Бахтерев были арестованы по обвинению в участии в «антисоветской группе писателей», поводом для ареста стала их работа в детской литературе.
Олейникову пришлось оставить сочинительство. Он сосредоточился на редакционной работе, ребусах и советах по НОЖ (Научная Организация Жизни – изобретенный им тайм-менеджмент для советских школьников).
Когда в 1935-м «Еж» все-таки закрыли, Олейников тут же затеял новый журнал, «Сверчок». Он выходил в Москве; Олейников привел туда свою прежнюю команду.
Журнал, казалось, поглощал его целиком. Конечно, для него была важна совместная дружеская работа; но именно он был в журнале тем, «кто к чайнику приделал крышечку и нос» (из стихотворения «Хвала изобретателям»). Олейников держал позицию до последнего. Это требовало погруженности и самоотдачи. И мало кто знал, что у этого предельно занятого человека было еще одно, потаенное, занятие. Выскажем предположение, что именно его он считал делом жизни.
Мы не раз упоминали, что Олейников был поэтом. Но как у поэта у него странная репутация, загадочная судьба. Ранние его стихи не сохранились. Биографические источники утверждают, что в 20–30-е годы он писал детские стихи. Но среди авторов журналов его имя не встречается.
Нам известно лишь несколько его детских стихотворений. Например, в 1920-е, когда Чуковского порицали за то, что в его стихах нет актуальной тематики, Олейников оставил в «Чукоккале» такой автограф:
Весел, ласков и красив,
Зайчик шел в кооператив.
И посоветовал Чуковскому писать именно в таком духе.
Но куда подевались его собственные стихи?
После того как Олейникова принялись громить с высоких критических трибун, он стал публиковать стихи в журналах анонимно. Считается, что большинство из них не атрибутированы до сих пор. Получается – как «избач без избы», так и поэт – без стихов?
Не совсем. Была другая сторона его поэтической известности.
В кругу друзей Олейникова знали как автора блестящих иронических мадригалов и посланий «на случай». Среди адресатов были сотрудницы «детской редакции» – Тамара Габбе, Лидия Чуковская, Александра Любарская.
Проницательный Чуковский написал об этом так:
«Его необыкновенный талант проявился во множестве экспромтов и шутливых посланий, которые он писал по разным поводам своим друзьям и знакомым. …иные считали их тогда однодневками, не имеющими литературной ценности. Лишь впоследствии стало понятно, что многие из этих непритязательных стихов – истинные шедевры искусства».
Несколько «взрослых» стихотворений Олейников попытался опубликовать в сборнике «Тридцать дней», скрывшись за посвящением «Памяти Козьмы Пруткова». Публикация тут же была разгромлена, и больше его стихи не печатались.
Правдивые показания чижа
Начало 1937-го было для Олейникова деятельным и напряженным.
Годом раньше у них с женой Ларисой Александровной родился сын Саша.
Олейников продолжал много работать, занимался редактурой для Детгиза и работал на радио. Он придумал новый жанр радиопередач – звукозапись для детей, в которой чередуются голоса дикторов (фактически прообраз радиотеатра). Была попытка что-то сделать для кино – Олейников написал несколько сценариев для «Ленфильма».
Но его как будто что-то тяготило тогда; что-то, в чем он скорее всего не спешил признаваться. Близко знавший его Шварц потом напишет, что Олейников был «в тот период особенно зол: огромное его дарование не находило применения».
В начале 1937-го он собрал свои стихи. Пересмотрел их, отредактировал и, словно предчувствуя грядущие события, отдал жене на хранение экземпляр рукописного сборника.
В 30-е Олейников подружился с семьей ленинградского япониста Дмитрия Жукова. Они часто сидели за столом, много говорили и пели. Лидия Жукова, жена Дмитрия Жукова, рассказывала: «Тогда Сталин изрек свое бессмертное: «…дело чести, дело славы, дело доблести и геройства (И. В. Сталин, Политический отчет ЦК ХVI съезду ВКП(б) 27 июня 1930 г.) И вот они тянули эти слова под «Эй, ухнем!», протяжно, умильно… <…>: один хмыкнет, другой ухмыльнется. «Герой-ства! Э-э-э-х!»
Когда Дмитрия Жукова увели в конце мая 1937-го, Олейникова в городе не было. Он узнал об аресте друга только в июне. Сразу позвонил его жене и сказал, что между ними все по-прежнему – как дружили, так и будут дружить. В июле 1937-го семья Олейникова переехала на дачу, а сам он заболел и вернулся в Ленинград.
В эти дни Дмитрий Жуков, истязаемый следователями НКВД, не выдержал пыток и подписал протокол, содержащий якобы данные им показания. В них говорилось, что Олейников завербовал его в подпольную контрреволюционную организацию, готовившую покушения на товарищей Сталина и Ворошилова.
Вскоре арестовали Олейникова. Во время обыска в его квартире изъяли рукописи – стихи, прозу, математические исследования. Олейникова доставили в Большой дом, где к тому времени уже находился Жуков.
На первом допросе он отказался подтвердить предъявленные обвинения. И вдруг получил разрешение написать записку домой. Этот клочок бумаги чудом сохранился.
Письмо Николая Олейникова из следственной камеры.
2 августа 1937 г. Фото из книги «Николай Олейников.
Стихотворения». СПб, 2000
«Дорогие мои Рарочка и Сашенька.
Целую вас, посылаю вам привет. Рарочка, чувствую я себя хорошо, все время думаю о вас. Наверное Сашенька уже говорит хорошо, а ходит еще лучше.
Рарочка, если сможешь, то приготовь и передай мне следующее: белье, носки, одеяло (легкое), подушку маленькую, полотенце… и наконец простыню. Вот и все.
Целую вас обоих, люблю, думаю о вас постоянно.
Коля.
2 августа 1937 г.».
Посылку для Олейникова следователь взял, пообещав передать ее адресату. Больше писем из тюрьмы не было.
Второй допрос состоялся через несколько дней. Олейникову устроили очную ставку с Жуковым.
Попробуем заглянуть туда на один короткий миг. После реплики Олейникова «Контрреволюционной троцкистской работы я не вел» в кабинет следователя вводят Дмитрия Жукова.
«Вопрос Жукову:
– Какие указания по контрреволюционной работе вы получали от Олейникова?
– …о том, что наша контрреволюционная организация переходит на террористические методы работы… я узнал от Олейникова…
Вопрос Олейникову:
– Вы подтверждаете показания Жукова?
Ответ:
– Нет, не подтверждаю».
Как писали в старинных романах, опустим завесу жалости над этой сценой. Не станем обращать внимание на состояние кожных покровов Жукова. Не будем задаваться вопросом, о чем они думали в этот момент, глядя друг на друга; вспоминали ли вот это «…дело чести, дело славы, дело доблести и герой-ства?»
Далее в протоколе записано, что, будучи изобличен следствием и очной ставкой, Олейников решил дать правдивые показания. Он подтвердил показания Жукова и добавил, что хотел завербовать в ряды контрреволюции Самуила Яковлевича Маршака, но не успел. Показаний на Маршака Олейников не дал.
Этот допрос был последним. 24 ноября 1937-го Николай Олейников и Дмитрий Жуков были расстреляны в числе пятидесяти «японских шпионов». Всего в тот день в Ленинграде расстреляли 719 человек – «польских», «немецких», «эстонских» и прочих «шпионов».
Вдову Олейникова с маленьким сыном выслали в Стерлитамак, в Башкирию. В поэме Заболоцкого «Лодейников» герой уезжает, тоскуя, прощаясь со своей Ларисой «из глубины безмолвного вагона» – а в жизни получилось, что уезжала она. С собой в ссылку она взяла списки его стихов. Позже сделала с них копии, впоследствии разошедшиеся среди друзей. Копии оказались кстати – ее собственные списки вскоре отобрали.
Получилось, что она спасла их от небытия. Как булгаковская Маргарита.
Последнее наступление на чижей
Забежим вперед. Вышедшие в 2000 году «Стихотворения» Николая Олейникова можно было бы дополнить отдельной «Книгой памяти» ленинградского Детгиза: в комментарии адресаты стихотворений упоминаются с пометками «расстрелян в 1937 году», «репрессирован», «повторно арестован» и т.д.
Вскоре после ареста Олейникова были арестованы члены маршаковской редакции – Тамара Габбе, Александра Любарская, Бронислав Малаховский и другие.
НКВД намеревался создать «дело Маршака». От Самуила Яковлевича потребовали отречься от «шайки врагов народа». Маршак этого не сделал, покинул Ленинград и навсегда расстался с редакционной работой.
Начальник бомбоубежища больше ничего не мог сделать для своих «веселых чижей». О том, чего ему стоило не отречься, мы можем узнать из воспоминаний Л. Пантелеева.
Хармса тогда не арестовали, но нигде не печатали и на работу не брали. Арестован он был позже, в августе 1941-го, и вскоре погиб в лагерной тюрьме «Кресты».
Тогда же, в 1941-м, был арестован Александр Введенский и препровожден в специальный состав для эвакуации вглубь России. Во время эвакуации он погиб.
Николай Заболоцкий был арестован в 1938-м и приговорен к пяти годам лагерей.
Вернувшись из лагеря, в 1952 году он написал стихотворение «Прощание с друзьями», посвященное погибшим друзьям. Там появляются «с тетрадями своих стихотворений» и Олейников, и Хармс.
Их усилия не пропали даром, как пропал герой стихотворения Хармса «Из дома вышел человек» (после его публикации прикрыли «Чиж»). То, что удалось сделать «детской редакции» за время своего недолгого существования, решительным образом повлияло на все дальнейшее развитие детской поэзии, детских журналов и детского книгоиздательства.
Второе рождение
После возвращения из ссылки Лариса Александровна Олейникова получила свидетельство о реабилитации Олейникова. А затем – свидетельство о его смерти, где указана ложная дата и ложная причина смерти: Олейников якобы умер 5 мая 1942 года «от возвратного тифа». В следственном деле Олейникова есть удивительные подробности. Через несколько месяцев после его гибели чекисты спохватились, что он был расстрелян… без предъявления обвинительного заключения. В спешно составленном заключении, которое добавилось к делу в январе 1938-го, появилось обвинение в шпионаже в пользу Японии.
…Первая посмертная публикация Олейникова состоялась почти через 30 лет после его гибели. Потом в советской печати вышло еще несколько подборок. На западе в 1970–80-е годы было издано несколько книг Олейникова. Как оказалось, Олейников был любимцем западных славистов, о нем публиковались работы в славистических сборниках.
А у нас почти в отсутствие официальных публикаций возникло удивительное явление – «народное олейниковедение». Память об олейниковской судьбе и обэриутской легенде оказалась столь мощной и живучей, что даже спустя десятилетия после его гибели люди, часто далекие от литературы, собирали стихи Олейникова, переписывали их, передавали друг другу.
Когда в 2000 году готовился том Олейникова для «Библиотеки поэта», работа над ним велась практически методом «народной стройки». Собиратели приносили списки стихотворений, «стихийные олейниковеды» делились обнаруженными в его стихах аллюзиями и реминисценциями. Инженер-механик Владимир Москвин указал на евангельские подтексты стихов Олейникова. Композитор Никита Богословский поделился неопубликованным стихотворением Олейникова. Читатели приносили неизвестные автографы. Со стихами Олейникова произошло то, о чем мечтает каждый поэт: «Читателя найду в потомстве я…»
Эти стихи оставили нам много загадок, многослойных и жутковатых. Олейниковская «пучина неразгаданных страстей (цитата из его последнего стихотворения) сегодня так же сильно влечет читателей.
К ним пытались подступиться филологи – Лидия Гинзбург, Лазарь Флейшман, Олег Лекманов.
Интересно, что сказал бы сам Николай Макарович, доведись ему прочесть все эти размышления о своих стихах? Олейников был человеком скрытным. Скорее всего, отшутился бы в своем духе:
Трудно думать обезьяне,
Мыслей нет – она поет…
Лидия Гинзбург в воспоминаниях приводит такой диалог:
«– Я люблю ваши стихи больше стихов Заболоцкого… Вы расшиблись в лепешку ради того, чтобы зазвучало какое-то слово… а он не расшибся.
Он ответил:
– Я только для того и пишу, чтоб оно зазвучало».
«Это свидетельство – ключ к самым значительным стихотворениям Олейникова, выступающим из ряда блистательных домашних шуток», – добавляет мемуаристка.
…В одном из списков стихотворений Олейникова, ныне хранящемся в Пушкинском доме, есть смешная опечатка – «Зачем тебе давние страны?»
Действительно – зачем.
