Философ Теодор Адорно в середине XX века задавался вопросом, возможна ли поэзия после Аушвица. Вопрос этот многие писатели второй половины столетия расширили: а возможна ли вообще уверенность в каких-либо истинах? Сомнения в познаваемости мира, в допустимости и доступности какого-либо абсолютного знания, в ценности нового высказывания – основа постмодернистской философии.
Литераторы, взявшие на вооружение этот метод, деконструировали примерно все: классическую фабулу; жанры детектива, исторического и любовного романа; концепции персонажа и даже самого автора. Иногда постмодернистские тексты превращались в заумь «не для всех», но лучшие образцы этой прозы – книги по-настоящему захватывающие. О таких и рассказываем в нашей подборке.
«Бруклинские глупости», Пол Остер
Фото: Instagram
Творчество американского писателя Пола Остера, начиная с «Нью-Йоркской трилогии» (1982) и заканчивая примерно «Ночью оракула» (2003), представляло собой энциклопедию формальных постмодернистских приемов. Не нужно было обладать навыками литературного критика со стажем, чтобы все это понять: и филологу-первокурснику вполне очевидно, где там Остер фрагментировал повествование, намеренно разрушал детективную интригу, превращая оную в пустышку, или «убивал» автора.
Однако позднего Пола Остера все меньше интересуют формальные изыскания и все больше – трагедия одинокого человека в огромном недружелюбном мире. В «Бруклинских глупостях» (2005) он рассказывает о Натане Глассе, 59-летнем мужчине, который только-только перевел рак легкого в ремиссию. Гласс переезжает в Бруклин, чтобы пожить в свое удовольствие столько, сколько ему осталось. Он сдружился с племянником Томом, который лет 10 назад подавал большие надежды, а потом как будто забил на собственную жизнь – и смирился с существованием «маленького» или даже «лишнего» человека. В какой-то момент будни этих двоих взорвала Люси – девчонка, которая отказывается разговаривать…
Вся информация из предыдущего абзаца никак не пригодится для понимания книги. И ничего не расскажет о сюжете или дальнейших событиях.
И дело не в том, что сюжет настолько витиевато и лихо закручен – правильнее сказать, сюжета как такового нет. Судьбы Натана, Тома и Люси не подчиняются никаким законам литературы, в их жизнях иногда просто что-то вдруг происходит. Почему? Для чего? Куда оно приведет? Ответов нет, поскольку подлинная жизнь – которую лучшие авторы-постмодернисты и стремятся постигнуть – лишена ответов на подобные вопросы.
«Чапаев и Пустота», Виктор Пелевин
Фото: online-knigi.com.ua
Петр Пустота, поэт и немного философ, живет сразу в двух временных измерениях: в России времен Гражданской войны и в России 1990-х годов. Только если в первом он сражается бок о бок с самим Василием Ивановичем Чапаевым, то во втором – с собственным душевным недугом. Что там, что тут Пустоту окружают люди, еще более склонные к философствованию – а уж Чапаев достигает в том и вовсе конфуцианских масштабов. Хотя правильнее, пожалуй, сказать – кастанедианских: именно в работах Карлоса Кастанеды автор черпал вдохновение для своего третьего романа.
Все творчество Пелевина нарочито современно – настолько, что слабейшие из его романов безнадежно устаревают через год.
«Чапаев и Пустота» и спустя четверть века – вполне себе шедевр: постмодернистские игры со смешиванием поп-культуры с историей, деконструкция советских мифов, попытка оценить действительность 1990-х глазами умалишенного как-то неожиданно при каждом перечитывании вновь и вновь складываются в содержательное высказывание. Центральную идею книги не сформулировать в виде афористической сентенции – как говорил поэт Дмитрий Веденяпин, «бессмыслица, но в этом что-то есть».
«Имя розы», Умберто Эко
Фото: litres.ru
Золотая классика постмодернизма, погружение в которую приносит радость любому читателю, даже бесконечно далекому от теории литературы. Слово «погружение» – ключевое: Умберто Эко, ученый-медиевист, умышленно построил текст так, чтобы первую сотню страниц читатель привыкал к размеренному темпу, характерному для средневековой монастырской жизни. Но кто перевалит за треть книги, едва ли захочет бросить: уж что-что, а детективную интригу Эко не деконструирует.
Вильгельм Баскервильский и его напарник Адсон Мелькский приезжают в отдаленную бенедиктинскую обитель, чтобы обнаружить себя посреди не то заговора, не то цепи трагических случайностей. Конечно, всякий опытный читатель узнает в этих двоих Шерлока Холмса и доктора Ватсона – только в других одеждах, с другими увлечениями, на полтысячелетия раньше. В детективную обертку упакованы и околофилософские рассуждения, и мысли о природе комического, и спор Эко с Хорхе Луисом Борхесом и его концепцией цивилизации как «вавилонской библиотеки».
Многочисленные содержательные пласты, поддающиеся расшифровке по мере нарастания читательской эрудиции, не мешают динамичности и атмосферности – эта книга из тех, которые ни за что не забудешь, если однажды прочтешь.
«Женщина французского лейтенанта», Джон Фаулз
Фото: kratkoe.com
Эко разбирает по косточкам скелет классического герметичного детектива и складывает из этих косточек новое существо; Джон Фаулз за полтора десятилетия до итальянского коллеги не стал утруждать себя «пересборкой»: косточки викторианского романа он просто разбросал в случайном порядке, а сверху присыпал еще пластиковыми детальками Lego и всяческим сором из нашей эпохи.
Получился шедевр, который вдохновил позже Антонию Байетт на создание гениального романа «Обладать», а Сета Грэма-Смита – на тоже в чем-то гениальный текст «Гордость и предубеждение и зомби».
История любви-вспышки между аристократом Чарльзом Смитсоном и загадочной Сарой Вудрафф, ожидающей на морском берегу некоего бросившего ее французского лейтенанта, с точки зрения фабулы выдержана в русле романов Джейн Остин, Чарльза Диккенса и Уилки Коллинза. Но с первых глав читателя поразит обилие отсылок к современности, к 1960-м годам, когда книга писалась, а также невозможная в викторианской литературе фрагментированность текста. Когда же в 13-й главе автор напрямую обратится к читателю со словами: «Иногда придуманные нами герои вдруг поступают не так, как я им наметил», – становится очевидным: это не исторический и не любовный роман в обычном понимании. Что уж говорить о нескольких альтернативных финалах, на которые Фаулз то и дело намекает…
«День опричника», Владимир Сорокин
Фото: mixcloud.com
Бодрая, смешная и пугающая повесть Владимира Сорокина – это диковатый микс из «Федота-стрельца», «Чапаева и Пустоты», «Одного дня Ивана Денисовича», «Москвы 2042» и черт знает каких еще русских и зарубежных текстов. Владимир Георгиевич наверняка сказал бы мне пару ласковых за подобные дурацкие сравнения: очевидно, что его фантазии тесно в рамках каких-то там отсылок и парафразов, для Сорокина постмодернизм – это прежде всего метод полнейшей творческой свободы. Такой свободы, от которой иные нечуткие читатели приходят в оторопь: со времен «Голубого сала» всякий сорокинский текст вызывал скандал того или иного масштаба. И это прекрасно: значит, задевают эти книги людей за живое.
Действие «Дня опричника» происходит в недалеком – а для нас с вами так и вовсе ближайшем – будущем, в 2028 году, в России, отгородившейся от всего мира Великой Русской Стеной. На службе у тоталитарной власти – опричники-каратели, которые творят «правосудие» похлеще своих коллег из XVI века. Один день из жизни опричника Андрея Комяги включает убийство с помощью огнемета, групповое изнасилование, деловую поездку на другой конец страны, отпущение грехов в Успенском соборе, грандиозную оргию. И – ни тени сожаления или стыда.
Повесть интересна не только тем, что – как часто подмечают журналисты – многие предсказания Сорокина в какой-то степени сбылись, но и тем, что она стала стилистической и идеологической основой для многих последующих текстов в современной литературе.
Помимо очевидной «Теллурии» самого же Сорокина, можно вспомнить, например, «Лавра» Евгения Водолазкина – хотя на первый взгляд между этими произведениями мало общего. А присмотревшись, начинаешь думать, что Лавр берет на свою душу не только собственный грех, но и грехи всех сорокинских опричников, дьяков, столбовых и простолюдинов. Поразительный какой-то баланс.
«Школа для дураков», Саша Соколов
Фото: u24.ru
Героя «Школы для дураков» сегодня могли бы назвать нейроотличным – у ученика спецшколы, монолог которого и представляет собой книга, раздвоение личности. Так что, пожалуй, правильнее назвать текст диалогом. Начисто лишенный сюжета, героев, композиции, роман этот дает редчайшую возможность – посмотреть на окружающий мир так, будто ты никогда прежде на него не глядел. Доведенный до абсолюта прием отстранения производит ошеломительный эффект.
Выросший из «Шума и ярости» Уильяма Фолкнера, «Города Эн» Леонида Добычина и советской авангардной поэзии, текст представляет собой россыпь чистых, неотрефлексированных впечатлений – и в итоге схватывает советскую реальность 1970-х годов лучше многих традиционных текстов. Строго говоря, «Школа для дураков» в чем-то ближе к поэзии, чем к прозе, и в этом прелесть соколовского произведения.
«Москва – Петушки», Венедикт Ерофеев
Фото: youla.ru
Ту же фразу – о близости к поэзии – можно отнести и к главному тексту Венедикта Ерофеева, тем более что автор называл «Москву – Петушки» поэмой. Путешествие Венички в алкогольном чаду-бреду, закончившееся трагично и бессмысленно, так полюбилось читателям по нескольким причинам. Во-первых, обыденный морок советских электричек нуждался в воспевании: поездки туда-обратно с многочисленными остановками на полустанках в промзоне были и остаются для многих ритуалом, структурирующим повседневность. А если какое-то явление занимает в нашей жизни существенную часть, оно рано или поздно превращается в художественный текст, чтобы таким образом навеки сохраниться в коллективной памяти.
Во-вторых, в простой и банальной истории Ерофеев соединил несколько мощных русских мифов – прежде всего миф о русском пути как движении через распутицу в никуда, о пути как смысле жизни, с аллюзиями на Гоголя. Текст Венедикта Ерофеева открыт для любых интерпретаций – и всякий подход к его осмыслению вполне легитимен. Начитанная голосом Сергея Шнурова, поэма «Москва – Петушки» приобретает дополнительный шарм.
«Catch-22», Joseph Heller
Фото: storytel.com
Абсурдный роман Джозефа Хеллера продолжает традиции Франца Кафки, а именно обнажает то, как нормы, правила и официальные бумаги превращают настоящую жизнь в ад и бессмыслицу.
Солдаты ВВС США, расквартированные на острове в Тирренском море, мечтают об одном – вернуться домой. Норма боевых вылетов до комиссования все увеличивается и увеличивается, так что единственным путем назад оказывается признание солдата сумасшедшим. Но их мечте сбыться не дано: поправка (она же, в другом переводе, уловка) номер 22 строго заявляет, что сумасшедшим не может быть признан тот, кто заявил об этом сам. Как говорится, «вот где карту получали, туда и идите» – а в городе том вы давно не живете, и отделения того уже нет, и разбирайтесь как хотите.
Американский писатель Джозеф Хеллер пробует по-новому взглянуть на военную прозу, отказываясь и от героизации, и от демонстрации батальных ужасов. Он как будто смеется над трагедией, однако его черный юмор отнюдь не делает трагедию ничтожной: напротив, за слоями жестокой иронии очевидна огромная любовь к людям. К людям, а не «боевым единицам».
«Обладать», Антония Байетт
Фото: glagolbooks.ru
Еще одна попытка пересоздать викторианский роман, и попытка настолько удачная, что книга Антонии Сьюзен Байетт неизменно попадает в любые списки «лучшего в XX веке» или «лучшего за последние 50 лет».
С точки зрения теории постмодернизма, текст Байетт представляет собой образец «метапрозы», литературы о литературе, хотя, конечно, отнюдь не исчерпывается этим.
«Обладать» – из тех романов, сюжеты которых бесполезно пересказывать, поскольку не в сюжете здесь соль. Если очень коротко, то текст строится вокруг двух вымышленных поэтов XIX века и двух исследователей из нашего времени – эти эпохи неуловимо пересекаются друг с другом. Заглавие романа – ключ к пониманию его проблематики: Антония Байетт задается вопросом, кто же кем «обладает», кто кого «захватывает». Ученые обладают знанием или знание – учеными? Фанат обладает кумиром или кумир – фанатом? Разбираясь в этих непростых материях, писательница блистательно нагнетает интригу – и роман превращается в своеобразный филологический квест, увлекая даже далеких от поэзии и литературоведения читателей.
«A History of the World in 10 ½ Chapters», Julian Barnes
Фото: odmc.overdrive.com
Название этой книги английского писателя Джулиана Барнса ничуть не обманывает: автор и вправду пересказывает историю мира от времен Ноева ковчега до недалекого будущего, заключая в каждую главку-эссе что-то существенное об эпохе. Эти десять с половиной глав предельно разнообразны по жанру: есть среди них журналистский репортаж, искусствоведческое исследование, притча, фантастическая повесть. А есть и, например, незабываемая глава, написанная от лица древесных червей, тайком пробравшихся на ковчег, – она деконструирует миф о Ное, потопе и «каждой твари по паре».
«История мира в 10 ½ главах» – пример того, как литература может удивлять даже самого прожженного и взыскательного читателя. Джулиан Барнс не ставит себе никаких границ допустимого и явно пишет каждое эссе с огромным удовольствием – и это чувство передается читателю. Постмодернизм в исполнении Барнса получается не заумным, не хитровывернутым и не литературоцентричным: это просто увлекательные тексты, способные один за другим разбить десяток читательских стереотипов. Десяток с половиной, точнее.
