Михаил Павловец поделился школьными воспоминаниями в соцсетях, а поводом стал инцидент в зеленоградской школе.

«Несколько дней назад с коллегами бурно обсуждали недавний случай в зеленоградской школе – как проблемный восьмиклассник довел до белого каления и греха с рукоприкладством и последующим увольнением популярного в школе учителя физики.

Но сейчас не об этом, а об истории, которая лежит на моей совести – и заставляет время от времени к ней памятью возвращаться. В одной из моих школ был у меня в 7–8-х классах математик, обладатель звучного имени, по которому его все за глаза и звали – ну скажем, Герман. Учителем он был самым заурядным, внешне был похож на исхудавшего Василия Шукшина: любовью школьников не пользовался, но и особой неприязни не вызывал – над ним скорее посмеивались и принимали его как нечто неизбежное и обыденное. И только между мною и им постоянно искрило: я не могу вспомнить, чем таким мне он досадил, но я, сидя за первой партой, постоянно троллил его, отпуская нелепые шуточки (я вообще был довольно ядовитым подростком); однажды, зная, что, сидя за учительским столом, Герман разувается, потихоньку подтянул к себе ногами его ботинки – и потом потешался, глядя, как после звонка тот тщетно пытается нащупать обувь под собою, чтобы встать и попрощаться с нами…

Изобразил я его и в одной из «сатирических», а на самом деле глумливых поэм, которые я писал в то время на потеху одноклассников – и которые пользовались популярностью, пока кто-то не показал их учителям…

В общем, вел я себя как обычный девиантный подросток, объявивший войну учителю, который с ситуацией очевидно не справлялся: в ответ на мои шуточки глупо и долго орал, пытался заваливать меня у доски или на контрольных – но я был не дураком, и свою «четверку» зарабатывал честно – а больше мне было и не надо. Я повторю: я не помню, в чем была причина этого конфликта – но Герман меня страшно бесил, я его тоже, это было абсолютно иррационально.

Однажды на каком-то внешнем официозном мероприятии (вроде пионерского слета в кинотеатре) я расшалился – и не заметил, как сзади на меня налетел взбешенный Герман, схватил меня за шиворот рубашки, чтобы выкинуть бузотёра из зала как паршивого щенка. Но рубашечка у меня была дешевая, ситцевая, сшитая мне бабушкой: раздался треск материала – и она разъехалась от ворота до спины!

Я же, вырываясь, умудрился заехать Герману локтем прямо в его смешной нос – длинный, но с круглым утолщением на конце.

Заехать случайно, не видя – однако удар получился чувствительным: к счастью, нос я ему не сломал и даже крови не было, но Герман меня сразу выпустил и оторопело смотрел на меня, хлопая глазами. Похоже, придя в себя, он и сам перепугался: стал бормотать, чтобы я оделся и шел домой, что рубашку он мне починит…

Мне самому было страшно неловко – и правым я себя не чувствовал. Я быстро собрался и ушел домой, дома, естественно, никому ничего не сказал: к тому, что одежда на мне регулярно расползается, бедная моя мама уже привыкла и лишних вопросов не задавала. С Германом после этого у нас установилось нечто вроде холодного нейтралитета: я перестал над ним глумиться, он – пытаться меня подловить и на меня орать.

Когда, меняя школу, я зашел в учительскую, все находившиеся там учителя запричитали: «Ох, как жалко! Нам тебя будет так не хватать!» – и тут в дверях появился Герман. «Представляете! Миша переводится из нашей школы!» – накинулись на него коллеги. «Да? Очень жаль…» – сказал сухо Герман, пожевав губами, и повернулся ко мне спиной… С тех пор я его не видел, но вот эту мою бесславную битву помню до сих пор – и больше всего опасаюсь сам однажды оказаться в роли такого учителя Германа».