Школа сама по себе – сплошные требования. Сейчас они стали вовсе нереалистичными. Прийти к восьми утра без опозданий, выполнить все задания, переключиться на «дистанционку», если в классе кто-то заболел. Взрослые устали от напряжения, на работе – тоже неопределенность. Кто-то потерял в зарплате или вовсе лишился места. Тревога, растущее раздражение, постоянная спешка – как с этим справиться, не дойти до конфликтов в семье и что говорить детям, если дома нет денег? Об этом читатели «Правмира» поговорили с Алиной Рябый, психологом и мамой пятерых детей.

Добрый вечер всем! На «Правмире» продолжаются онлайн-трансляции. Меня зовут Валерия Дикарева. И сегодня с нами психолог Алина Рябый, она же мама 5-х детей. Мы поговорим о том, как социально-экономические кризисы влияют на семью, что делать родителям с тревогой, и о многом другом.

– Непонятно, поздравлять ли родителей с 1 сентября, потому что в социальных сетях стоит непрекращающийся родительский стон. Дети начинают учиться в разное время. Если у семьи более чем один ребенок, то родители сидят буквально с секундомером и картой и высчитывают, как они совместят свои графики, кто и куда ведет детей. А что будет со здоровьем ребенка, а носить ли маски, а как будут проветривать… И много-много других вопросов. Какие-то посты вам запомнились за последнее время?

– Каких-то конкретных нет. Хотя моя лента тоже вся из них сейчас состоит, и я еще читаю многодетное сообщество, где это сейчас очень горячая тема. Людям надо как-то развести 3-4-5-7-х иногда по разным школам – это, конечно, крест.

– Что, по-вашему, волнует родителей больше всего?

– Мне кажется, что больше всего тревожит неопределенность и непонимание, к чему готовиться, чего ожидать. С одной стороны, нужно как-то мобилизоваться и сейчас совершить какой-то героический рывок, особенно в начале сентября, чтобы выстроить новую жизнь. И при этом нет понимания, что это за новая жизнь будет, как все на самом деле пойдет. Как эти странные правила, которые озвучивают школы, будут в реальности реализованы. И вот эта неопределенность больше всего и тревожит.

Я думаю, что большинство родителей сейчас испытывают такой «коктейль» из мобилизованности, готовности свершать, действовать и при этом тревоги. Когда ты не знаешь, что будет, то очень велика вероятность ошибки. И ошибиться страшно. Тем более, что родителям ошибки общество особенно не прощает.

– Какие-то еще чувства родители испытывают, помимо неопределенности и тревоги?

– Конечно же, все виды агрессии, начиная с раздражения. Быстрая вспыльчивость, меньше возможности затормозить свои эмоции. Чем выше тревога и мобилизация, тем выше агрессия. Агрессия, в общем-то, про тревогу в том числе. И раздражение на школу и на тех, кто придумал эти правила, оно понятно и закономерно.

– Во что это может вылиться, как вы думаете?

– Если в этом состоянии пребывать, это вырастает обычно в большее количество конфликтов как внутри семьи, так и на пороге школы, где мы все-таки начинаем взаимодействие с учителями.

– И, собственно, что с этим со всем родитель может делать? Что он может себе сказать, как себя поддержать?

– Для начала хорошо бы нормализовать, то есть сказать себе, что это все нормально. Вообще нормально испытывать тревогу. Тревога у нас очень сильно обвиняется, очень сильное неприятие тревоги в обществе.

Тревожная мать – это прямо мем. Некоторые гордо говорят: «Я не тревожная мать». А я, кстати, тревожная мать и с уверенностью могу сказать, что это не раз спасло моих детей. Потому что тревога, собственно, и нужна для того, чтобы выживать, спасать жизни. Когда ребенок делает что-то опасное, то тревожная мать видит это, подскакивает, подхватывает.

Нормально тревожиться, когда ты не понимаешь, что происходит и как себя вести. Нормально тревожиться, когда есть угроза здоровью. Но с тревогой сложно, потому что жить спокойно, принимать взвешенные решения тревога не дает. Она для сиюминутных решений, мобилизации. А вот на долгую историю тревога забирает силы, мешает.

– Даже легкая тревога?

– Вот с легкой тревогой можно хорошо жить, если мы ее в себе видим, если мы себя за нее не ругаем. Например, у огромного количества людей это просто часть их нервной организации. Есть люди более чувствительные, они чаще тревожатся, и это просто часть жизни, с этим можно жить. Ну, я тревожный человек, я быстрее реагирую, я боевики смотреть не могу, я хуже сплю, если посмотрю какой-нибудь плохой фильм или прочитаю плохую новость.

Но когда уровень тревоги начинает зашкаливать, то сон пропадает вплоть до панических атак. В текущий карантин панические атаки испытало на себе огромное количество людей, которые никогда в жизни не догадывались, что вообще такая штука существует. У меня очень многие друзья, знакомые и клиенты рассказывали о панических атаках. Это очень тяжело, с этим как-то хорошо надо поработать, чтобы жить спокойней.

Тревога и родительские ошибки – это нормально

– Вы сказали о том, что человек в тревоге не может принимать решения, и мне это кажется очень важным моментом. Если родитель в тревоге, он не сможет помочь ребенку с образованием и другими вещами?

– Ну вот мне хочется сказать как раз про страх ошибки. Снижается тревога тогда, когда мы себе разрешаем ошибаться. Если осознаем, что мы на самом деле не понимаем, как все будет дальше, значит, надо дать себе право на эту ошибку.

Да, сейчас мы точно не знаем, как поступить правильно. Мы сейчас составили суперграфик, всех распределили: со старшим помогло, со средним помогло, а младшая сидит и полчаса одну колготину надевает, а потом она в этих сапогах в школу ни за что не пойдет. И весь наш простроенный график скатится с горки, никому не нужный. И, да, мы ошиблись, да, не учли того, что у нас младшая такая, медленная, ей нужно больше времени.

Нормально ошибаться. Нормально, что вы составили свои графики и все пошло не так, и ваша работа вам это не позволяет, и что-то с этим придется делать. Нормально, что выбрали не ту школу. Бывает. Если в этом нет вины и напряжения, что «мне нельзя ошибиться», то тогда легче будет посмотреть и понять: «Угу, школа не та. Либо подождем, либо прямо в октябре соберем документики и перейдем». Для того чтобы иметь эту возможность, нужно себе заранее, еще сейчас сказать: «Ну, ошибусь, значит ошибусь».

– По поводу себя люди легче принимают ошибки, мне кажется. А вот насчет ребенка… Он подрастет и скажет: «Мама, зачем ты отвела меня в эту школу? Ты мне все испортила!» Как разрешить себе и это?

– Мама имеет право ошибаться в том числе и по поводу ребенка. То есть в своем родительстве можно ошибаться. Можно принимать идеальные родительские решения, но школа действительно место очень сильного напряжения, потому что это большая ценность для многих. И образование для многих ценность серьезная, и выбор школы, чтобы ребенку не навредить. И в этом месте очень сильное ожидание от себя, что «я выберу самое лучшее для своего ребенка». А нет, мы живые люди. Да, нашему ребенку плохо в том классе, который мы выбрали, так бывает. Значит, ошиблись.

Школа сама по себе – сплошные требования. Сейчас, с приходом в 08:15, в 08:45 и не минутой позже требования стали нереалистичными.

Они такие, немножко сферические и в вакууме, про то, как совместить ребенка и пандемию.

Эти требования мне напоминают светофор через пять полос, который горит 15 секунд зеленым для пешеходов. Вот требование: зеленый человек горит 15 секунд, соберись и перейди. И здоровый, веселый перейдет, а все остальные – с колясками, с малышами за ручку, с инвалидной коляской, с палочкой – не перейдут. И, в общем, где-то там к третьей полосе, как мама с коляской, в какой-то момент ты осознаешь, что это требование не для тебя и ему даже и не надо соответствовать, это просто невозможно.

Если начать бежать через две оставшиеся полосы бегом, таща за ручку малыша и проталкивая коляску, то ты свалишься просто, упадешь под машину. Здесь надо вдохнуть, выдохнуть и сказать: «Ну вообще-то я живой человек, и я не буду этим требованиям соответствовать, буду делать так, как мне это безопасно».

Мне хочется пожелать относиться к школьным требованиям так же. Там, где это возможно, там, где это реалистично – да. Там, где это нереалистично – мы будем опаздывать, не будем лететь через две полосы, мы живые люди, зато придем целыми.

Как помочь себе успокоиться

– А наблюдали вы когда-нибудь тревогу неумеренную? Когда окружающие уже готовы сказать: «Эй, ну ты, по-моему, уже все». Как это выглядит?

– Выглядит это очень по-разному. Опять же, мне вот даже не хочется приводить примеры, именно потому, что у нас тревога очень сильно обвиняется. Cказать: «Да ты, мамаша, тревожная, что ты тут так напрягаешься? Да отпусти», – это у нас каждый второй может в любой ситуации.

Если кто-то из друзей, знакомых, людей вокруг, по-вашему, сильно тревожится, скорее всего ему сейчас очень сложно, ему нужна поддержка. Это не повод для слов: «Хватит тревожиться», надо сказать: «Слушай, кажется, тебе тяжело. Я могу тебе чем-то помочь?»

То есть изнутри, если говорить не про какую-то отдельно маму, а про себя саму, то та тревога, которая не дает жить, нормально спать, спокойно взвешивать, принимать решения, она не то чтобы излишняя. Но это та реальность, в которой хорошо бы что-то поделать, как-то обратиться к этому стрессу и помочь себе.

– А как помочь себе?

– Я люблю такую очень примитивную в какой-то степени, простую схему, да простят меня клинические психологи за примитивизм – кортизол против окситоцина.

Гормоны стресса, в том числе кортизол, нас мобилизуют, чтобы нам спастись, но при этом снижается наша чувствительность и внимание. Например, мы хуже считываем лица, хуже понимаем собеседника. Скажем, позаботиться о себе, о ребенке, о близком в состоянии стресса очень сложно.

В противовес кортизолу есть окситоцин – гормон любви, который как раз помогает видеть варианты, чутко друг друга чувствовать, лучше понимать свои потребности, лучше понимать потребности ребенка, договариваться. Вот если прийти к учительнице в кортизоловом состоянии, то, скорее всего, будет конфликт. А если в окситоциновом, то, скорее всего, нет.

– То есть ребенок стекло разбил, тебя вызывают, ты в кортизоле по самые уши, но должен до встречи с Марь Иванной где-то найти окситоцин, чтобы не было хуже?

– Да. А где найти окситоцин, чтобы прийти к Марии Ивановне в уравновешенном состоянии? Окситоцин появляется в совместности. Самое простое физическое проявление – это объятия, ну вообще это и поцелуи тоже. Но, окей, объятия – это более доступно и почти всегда их можно себе обеспечить. Хорошие, теплые объятия возвращают нам окситоцин.

Окситоцин приходит к нам, например, в совместной трапезе, когда мы все вместе садимся, разговариваем. Это дает нам ощущение, что мы вместе, мы команда, и у нас повышается окситоцин.

Окситоцин повышается, даже если просто сесть и налить себе теплый напиток в чашку.

Если вы хотите провести беседу в более конструктивном русле и найти лучшее решение, то в беседе наливать друг другу чаек – это работающий и мной исследованный способ.

Муж с женой до встречи с учителем могут сесть и все обсудить, это снизит уровень стресса и даст возможность провести разговор по теме.

– Мне кажется, главная проблема в том, что редко в какой семье все-таки удается сесть, спокойно обсудить или даже обнять. Это тоже не всегда получается или просто невозможно.

– Да-да. Спасибо соцсетям, есть очень большое количество групп, где можно получить поддержку. Есть группы, куда специально идут за окситоцином и поддержкой, за ощущением, что ты не один, что твои проблемы значимы, что тебя понимают. У многодетных – многодетные сообщества, у приемных родителей – про усыновление, есть сообщества, куда мамы приходят и говорят: «Девочки, на ручки». И девочки виртуально обнимают, пишут хорошие слова, и это работает.

Как выжить, когда денег больше нет

– Если говорить о кризисе в более широком смысле слова, представим тот же социальный или экономический, знаете ли вы какие-то истории, когда люди преодолевали его творчески, неожиданно?

– Мне в голову приходят мои родители и та группа друзей, которые в 90-е годы создали маленькую домашнюю школу. И мы такие, конечно, были не одни. Надо понимать, что в 90-е было еще очень свободно. Появилось ощущение возможности такой, какой, наверное, потом больше никогда не было. Особое время.

Мне исполнилось семь лет, и меня отдали в обычную школу. Я приходила в первый класс, хорошо училась и, так как я не могла [жить] в этой муштре, просто болела старательно. И, в общем, мама, глядя на это, поняла, что надо что-то другое. Она начала думать про домашнее обучение, и тут вдруг появились единомышленники, и на этом выросла целая школа.

Я знаю, что им было временами очень тревожно, где-то очень сложно, но было очень творчески. И, кстати, я думаю, что было жутко окситоциново, потому что они были все вместе, делали нечто новое и друг друга поддерживали, читали всех педагогов всего мира, чтобы сделать самое лучшее и прекрасное.

– Ну да, я как раз хотела спросить: может быть, благодаря этому решению кризис прошел как-то фоном или не настолько повлиял, потому что люди просто переключились на творческое дело?

– Да, да. И здесь совместность была даже не только в рамках нашей семьи, я помню, что у нас постоянно были гости, мы постоянно ходили в гости. То есть было такое объединение нескольких семей, все друг друга поддерживали, вплоть до того, что гречкой делились.

– А вообще финансовый кризис среди семейных кризисов какое место занимает? Есть же кризис рождения первого ребенка, кризис трех лет семейной жизни… А финансовый на каком месте?

– Не скажу, какое конкретное место, это просто один из кризисов. Кризис – это когда ты жил каким-то образом, справлялся с текущей ситуацией, как-то к ней гибко или не очень адаптировался, а потом происходит нечто и жить по-другому ты не умеешь. Все кризисы, включая кризис новорожденности, они, в общем-то, на этой основе.

И с финансами все то же самое. Были какие-то финансы, было понятно, откуда они приходят, как они уходят, куда мы поедем отдыхать, что мы можем оплатить, и вдруг все это становится недоступным и надо свою жизнь целиком по этому поводу пересмотреть. И это вызывает стресс, и тревогу, и сильное напряжение.

И здесь тоже, как в любом кризисе, важно сказать, что это нормально. Нормально в кризисе не суметь сразу найти правильный вариант, быстро, гибко отреагировать. Кризис на то и кризис, что ты замираешь и не понимаешь, что происходит и как действовать. Затем поработать со своей командой, дать себе право на ошибки. И только после этого медленно и потихонечку появятся какие-то новые способы выживания.

– Просто другие кризисы не так связаны с выживанием, как финансовый. Это же вот вплоть до такого, что будет еда или не будет. У нас в 2019 году за чертой бедности жили где-то миллионов 18 населения, а сейчас говорят, что 20% населения, это почти в два раза больше. Что такое черта бедности? По России это примерно 10–11 тысяч прожиточный минимум. В Москве – около 17 тысяч.

– И здесь тревога абсолютно оправданна. Здесь оправданно находиться в стрессе и действовать из мобилизации, возможно ошибочной, потому что это вопрос про выживание.

Вот мама, которой разведенный папа давал 10 тысяч рублей на месяц с маленькими детьми, а сейчас у него кризис и он не дает эти 10 тысяч или дает 5 тысяч – на, с барского плеча, живи. Советовать маме сходить к психологу и попить чайку, обнять детишек – это жестоко. Потому что на самом деле все проблемы этой мамы начинаются с того, что ей просто нужны деньги и все. Что тут можно посоветовать? Можно ее виртуально обнять и по возможности помочь, может быть в фонд какой-то направить.

– То есть каких-то психологических инструментов нет здесь? Главное – найти деньги?

– Я думаю, да. Психологический инструмент – это когда тебе в целом есть что есть и ты понимаешь, что протянешь, но тебе очень плохо и тревожно от того, что ты не понимаешь, надолго ли тебе этого хватит, что сейчас надо сделать, чтобы было получше. Вот здесь да, хорошо поддержать друг друга, помочь успокоиться, найти способы, как расслабляться, совместность усилить – это все сюда.

Если мы говорим про то, что тебе нужно жить на 5 тысяч рублей в месяц, все немножко по-другому. А еще добавить, что ребенок с инвалидностью. И это не фильм Звягинцева, а нормальная жизнь, так часто происходит.

– Да… А бывает же сразу несколько кризисов? Ребенок пошел в первый класс или заболел, и тут финансовый кризис в стране. Есть удачные примеры преодоления?

– Вот у меня есть одна знакомая мама из Минска. Буквально в феврале у нее была потеря перинатальная – беременность закончилась выкидышем, малыш не выжил, для нее это большое горе, у нее пять детей. И вот сейчас ко всему этому – происходящие события в Минске. И это очень тяжело, очень страшно, это выживание.

То есть не ходить на работу папа там не может, потому что надо как-то жить и всех кормить, а каждый выход из дома – это такой натуральный ужас, дети плачут и просят его не уходить. Это вот про то, как сразу несколько кризисов в одной семье.

Как она справлялась? Во-первых, вела онлайн несколько групп поддержки, где люди специально приходят для того, чтобы поддерживать друг друга, выслушивать друг друга, озвучивать друг другу свои чувства.

Во-вторых, массаж и саморелаксация. То есть она специально выделяет на них время: специальным полотенцем растереть себя, чтобы кровь побежала по телу, сделать какую-то сильную зарядку, попрыгать, вытрясти стресс на физическом уровне.

Ну и снижение требований к себе.

Нормально, что сейчас не получается быть супермамой; нормально, что сейчас не получается даже быть той хорошей мамой, которая есть в собственной голове, сейчас достаточно быть живыми и честными.

Потом, когда станет лучше, можно будет эти требования снова как-то заменить. Но вот сейчас, когда остро и страшно, этого достаточно.

«Подросток требует, чтобы мы зарабатывали больше»

– Вот по поводу честности нам прислали вопрос наши читатели: «Невыносимо говорить ребенку каждый раз: денег нет. Может, стиснуть зубы и вообще эмоции не показывать?»

– Дети эмоции видят и считывают. И решение не показывать эмоции обычно плохо работает, потому что ребенок все понимает и тревогу считывает. Можно сказать: «Знаешь, мне очень тяжело отказывать тебе в деньгах. Мне бы очень хотелось, чтобы было по-другому. Я ничего с этим не могу поделать. Мне очень больно от того, что ты просишь, а я не могу тебе этого дать».

– А если все же обманывать и делать вид, допустим, что все хорошо, деньги есть, но просто мы их положили в банк, вот сейчас-сейчас, ну, я не знаю, какую еще легенду придумать, как это скажется на отношениях, на семье и на ребенке, и на маме?

– А получится самим верить в этот обман? И какому ребенку такая ложь прокатит?

– Не знаю, я на ходу придумала. Мамы же некоторые придумывают, что папа пилот и в Африке погиб. А дети верят. Может, по поводу денег тоже можно придумать что-то и по крайней мере ребенок будет спокоен. Или нет?

– Во всяком обмане проблема в том, что он очень часто становится разоблаченным. Его разоблачают, и подрывается доверие к родителям: если мама врет, то мама ненадежна. Хотели создать надежность, а создали ситуацию острой ненадежности.

– Но тогда все ли нужно говорить ребенку до конца или лучше частично, опираясь на его возраст?

– Рассказывать то, что ребенок может понять, рассказывать, что вы по этому поводу переживаете, рассказывать, что вы всегда на его стороне и что бы ни случилось, вы с ним, спрашивать, что ребенок по этому поводу чувствует.

– Вот есть еще один вопрос, тоже из этой серии, но про подростка. «Подросток, начиная с 2014 года, – видимо, когда у нас упал рубль, – все время предъявляет, что мы не так хорошо зарабатываем. Что нам делать?»

– Ну да, это вообще хорошая тема про подростков. Предъявлять что-то родителям по возрасту полагается. Мне всегда нравятся вопросы: что делать? И надо так: раз, и такую инструкцию дать очень четкую.

– Конечно, люди же, я так понимаю, достаточно намучались уже, хотя бы намек на инструкцию.

– Я бы сказала: «Дорогой мой, когда ты меня упрекаешь в том, сколько я зарабатываю, я чувствую себя плохой матерью и мне очень неприятно это слышать. Я бы не хотела слышать это от своего ребенка. Я тружусь вот так, я зарабатываю сколько могу. Понимаю, что тебе это может не нравиться, но, пожалуйста, не упрекай меня, мне и так очень больно».

– А если он все-таки продолжает… Говорит, мол, иди, мать, тогда в другое место и зарабатывай больше. Или на этом закончить диалог?

– Можно просто закончить, и все. Но так звучит, что это еще такой разговор провоцирующий. То есть ребенок немножко нарочно это делает, для того чтобы родителей поддеть. Это может быть и история про то, что он очень сильно уязвлен.

Если это про то, что он очень сильно уязвлен, то сочувствие на эту тему будет ему целительно: «Я понимаю, что тебе тяжело, мы жили так, теперь стали жить иначе, ты чувствуешь в этом несправедливость. Я понимаю. Я с тобой, мне тоже хотелось бы, чтобы было по-другому». Если это не работает, значит, ребенок это делает для того, чтобы как-то попробовать власть по-другому распределить в семье, посмотреть, кто тут главнее. Это уже более сложная история про взаимоотношения. И здесь вот так, через экран дать какой-то совет однозначный: делай раз, делай два, – уже сложнее.

Помощь другим тоже уменьшает тревогу

– А знаете ли вы истории, когда семья была в тяжелом финансовом положении, но при этом помогала другим?

– Я много знаю людей, которые с большим удовольствием делятся с другими, зарабатывая при этом те самые мизерные тысячи. Желание делиться – оно, в общем, не столько от количества денег, сколько от этой полноты внутренней, возможности внутренней, полноценности.

Ну или как компенсация, наоборот. Все плохо, но если я кому-то помогаю, то я чувствую себя более сильным, более спокойным.

– То есть это тоже может уменьшить ту же тревогу, да?

– Конечно, да. Помогать другим однозначно уменьшает тревогу. Кризис можно прожить на одной мысли, что я это прожил, я потом этим смогу поделиться. Это помогает многим. Есть у меня знакомая мама, которая переживала неожиданную совершенно для нее сильную депрессию послеродовую. И для нее была такая путеводная звезда, что «я это проживу, я потом смогу в этом помочь другим».

Помощь – это не всегда какие-то конкретные действия. Помощь – это внимательное выслушивание, разговор о том, как было у меня. Не советы, а собственный опыт, ощущение совместности. Все это очень сильно облегчает состояние.

В любом кризисе самое страшное, что ты в нем один.

У Сью Джонсон, не помню в какой именно из книг, переведенных на русский, есть эксперимент со студентами и горой. Студенту показывают гору и говорят, что у него тяжелый рюкзак, и спрашивают, сколько ему времени нужно, чтобы забраться на гору. Испытуемые называли определенное время.

Затем эксперимент повторялся, но теперь в эту гору нужно было идти с другом – с человеком, которому ты доверяешь, с которым тебе хорошо. И время сокращалось в несколько раз – прикидочное время, которое нужно, чтобы эту гору преодолеть. Друг не будет тебя тащить, друг не пригонит тебе машину, вы будете просто идти вместе. Но когда ты идешь с поддержкой, путь короче и легче.

– То есть один из главных советов: объединяться, общаться, не замыкаться? Люди, которые теряют работу, могут замкнуться. Сложно прийти на встречу с одноклассниками и сказать: «У меня все плохо, я безработный…»

– Конечно, конечно. Да, когда мы доходим до какого-то уровня выживания, психологические советы лишние в этот момент. Хотя мы читали все про то, как люди в лагерях сталинских друг другу помогали, отдавали друг другу свой паек, поддерживали, согревали друг друга телами. То есть совместность на самом деле и на уровне выживания помогает.

– Сегодня прочитала историю семьи из глубинки: «Вот нам директор сказал: “Хотите, увольняйтесь, платить мне вам не с чего”». И женщина пошла в центр занятости, у нее теперь 12 тысяч доход, у мужа зарплата в три раза упала – 17 тысяч, и они не могут теперь оплачивать тренировки ребенка, а сын еще идет в первый класс. Надо ли заранее готовить детей к тому, что финансовый уровень семьи упадет?

– Мне кажется, что стоит прямо такими словами и объяснять. Стоит объяснить ребенку, из чего складывается бюджет семьи, как так получилось, что этот бюджет урезан и почему туда больше не помещаются тренировки. Это доступно для 7-летнего ребенка.

Можно, если есть на это силы и ресурс, сочувствовать ребенку, потому что, скорее всего, он очень сильно расстроится. Но опять же, если ему сказать, что «вот так и все», и оставить его расстраиваться в комнате одного – это история про то, что человек остался один. Все плохое, пережитое в одиночку, оно в два раза труднее, чем когда он может плакать маме, та может его обнимать, говорить: «Да, дружок, я понимаю, я с тобой. Я бы очень хотела, чтобы было по-другому. Ну, вот так…»

– Алина, если вспомнить наши кризисы: 1998 год, 2008 год, 2014 год. Какой, на ваш взгляд, был самым психологически сложным для родителей?

– Мне по возрасту 2014 год, наверное, наиболее доступный. Просто к тому времени я была уже достаточно взрослым человеком, у меня были свои дети, и поэтому я могу это оценить и с профессиональной, и с родительской точки зрения. А раньше я просто была еще сама ребенком.

Да, в 2014-м было страшно. Конкретно в нашей семье была долларовая ипотека, выплата стремительно приближалась к зарплате мужа, было очень тревожно в этот момент, конечно.

– Вы сказали, что вы были ребенком, и я подумала, что да, дети легче переносят. Все же они за спиной родителей. Помню, как мне в 90-х очень хотелось есть, а мяса не было, но катастрофы не ощущалось.

– Мы жили достаточно бедно по нынешним меркам, родители работали в школе, зарабатывали совсем немного, но, опять же, я всегда знала, из чего строится бюджет. И поэтому чего-то не хватало, но это было нормально, ну жизнь так устроена, ну всем не хватало, и нам тоже.

«Как поддержать мужа, если у самой нет сил»

– Есть еще вопрос от читателей, который как раз про команду: как объединиться в команду в кризис и помочь супругу, если у самой нет сил?

– Хороший вопрос. Сейчас такое представление, как помогать мужу: он пришел с работы, жена наварила борща, котлет, все накрыла, салфеточку повязала, спать уложила, вот она ему помогла и поддержала, выслушала его. И наоборот, соответственно, то же самое: мама должна уйти в гимнастический зал и на маникюр, а папа все делает сам. И я не к тому, что приготовить друг другу еду, отпустить детей – это плохо или это неправильно, но это далеко не все и часто это не главное.

Если нет сил на борщи и на котлеты, если нет возможности отпустить маму никуда выйти, это не значит, что нельзя помочь и нельзя поддержать. Совместность – она про то, чтобы интересоваться друг другом, про то, чтобы спрашивать: «Ну как твой день?» Это можно сделать за полчаса вечером, когда все уснули: «Ну как ты? Да, я понимаю, ужасно это все злит». Сочувствовать друг другу.

Совместность в том, чтобы не обвинять друг друга, чтобы не укорять друг друга за ошибки: «Че ты так орешь на детей? Че ты? Они маленькие!» Можно сказать: «Что-то тебе тяжело с ними, да? Достали они тебя? Да, понимаю тебя. Когда с ними все время вместе находишься, просто пар из ушей идет». Как-то сразу легче и жить хочется дальше. В общем, совместность – она в том, чтобы слушать друг друга.

– Алина, смотрите, вы сейчас описали ситуацию, когда один все-таки в ресурсе. Он приходит вечером, тут скандал с детьми, и человек может поддержать. А вопрос был в том, как одному поддержать другого, когда ты сам никакой.

– Он не может быстро все уладить. Но подойти и обнять можно и без ресурсов. Можно. «Тебе так трудно, и у меня сегодня что-то такой трудный день. Нам трудно».

Вот интересно, что попытка не грузить друг друга трудностями, как ни странно, усиливает эти трудности, а не наоборот.

То есть когда нам трудно – мне трудно, тебе трудно и такой период, сейчас тяжело, в этот момент становится легче, чем: «Ой, что-то ее тут все задолбали, я тоже уже просто никакой. Ладно, пойду спать». И в этот момент каждый остался один на один, не получил ни капельки сочувствия друг к другу.

– Грузить трудностями тоже же надо грамотно как-то. А как, чтобы человек не погиб под этим завалом чужих трудностей?

– Как грамотно грузить трудностями? Здесь тоже такой сразу большой спектр: а какие трудности? Обычно трудно выносить проблемы другого человека, если кажется, что ты в них виноват, кажется, что ты должен срочно их решить. И тогда это невыносимо. Если ты понимаешь, что ты не можешь решить, но ты можешь сочувствовать, сразу легче.

– Мне кажется, тут сразу гендер начинает влиять. Потому что, как правило, мужчина хочет немедленно что-то решать, и с ним как раз сложно трудностями делиться. Не все такие, но часто бывает вопрос: «А зачем ты мне все это рассказываешь, если нет решения?»

– Да, они прямо сразу хотят что-то с этим сделать, да. Женщины на самом деле тоже любят решать, у них это трансформируется в советы. У мужчины день плохой на работе, а женщина ему выдает список: «Просто скажи ей!» А советы – они, в общем, не работают обычно, работает сочувствие и опыт.

И раз уж мы начали про школу. Надо простить себе возможные ошибки, и сразу будет ребенку легче. Простить, снизить для себя эти требования и дать себе время, скажем: «Ну вот месяц все будет плохо, тяжело, но он пройдет. И через месяц, когда уже будет что-то яснее, тогда я буду принимать решения: менять, не менять, оставлять, корректировать. А сейчас надо просто проплыть это время и поддержать себя и друг друга».

– Спасибо большое! С нами была многодетная мама и психолог Алина Рябый. У нее есть прекрасный проект «Чай для мамы», посмотрите в интернете, Алина помогает женщинам с младенцами прийти в себя, детско-родительские отношения – тоже ее направление.