Введение единого государственного экзамена в школах – самая масштабная реформа в сфере образования при Владимире Путине. На тестовый режим проведения ЕГЭ ушло семь лет, с 2008 года экзамены являются обязательными. ЕГЭ уменьшил коррупцию в вузах и школах, но мало какой реформе доставалось столько критики: и за спорные формулировки в тестах, и за то, что учителя «натаскивают школьников на ЕГЭ, а не дают реальные знания». «Медуза» поговорила с бывшим главой Рособрнадзора и одним из идеологов ЕГЭ Виктором Болотовым – о том, как внедрялся экзамен и к чему это привело.

Вы читаете статью из серии «Россия-2018». В нескольких материалах, которые выйдут в ближайшие дни, до выборов президента, «Медуза» пытается зафиксировать, в каком состоянии находится страна накануне четвертого срока Владимира Путина – и как она изменилась под его руководством за 18 лет. Все материалы спецпроекта ищите тут.

– Когда в России впервые задумались про единый экзамен?

– Первый разговор об этом зашел, еще когда Россия вышла из состава СССР и начала взаимодействовать с миром по поводу разных проблем, в том числе и по поводу образования. Зарубежные эксперты, которые приезжали в Россию, говорили, что надо подумать о создании национальной системы оценки качества образования, в которую включалось бы и проведение независимых экзаменов при поступлении в вузы. Это были эксперты из Великобритании, Нидерландов, из Всемирного банка – у нас очень тесные контакты были с ним. Но в начале 1990-х учителям даже зарплату не платили, и мы говорили [экспертам]: «Не в этой жизни».

В следующий раз заговорили об этом в конце ХХ века. Система образования регулировалась законом 1992 года – он был очень демократичный, давал достаточно большую свободу для школ и вузов, и иногда автономия превращалась в анархию.

– Например?

– В двух соседних школах ставят пятерки в аттестате, но никто не мог знать – они одинаковые, за одно и то же знание их дали или нет? Стало расти число золотых медалистов – тогда им давали льготы при поступлении в вузы, всего один экзамен сдавать нужно было. И до 10% выпускников кое-где были медалистами. Представляете себе? Абсолютный нонсенс. И ректоры показывали заявления некоторых медалистов: «Просю пренять…» – они даже не могли их грамотно написать. То есть совершенно перестало быть понятно, что означала оценка в документе государственного образца.

А с другой стороны, был произвол вузов. Стали зарабатывать на так называемом сером репетиторстве, когда преподаватели подготовительных курсов вуза и репетиторы из этого вуза знали примерные темы, которые будут на вступительных экзаменах, – изучали их, остальное не брали. Я уж не говорю про «черное» репетиторство – когда я знаю, какие будут вопросы [и готовлю к ним абитуриента]. Ну это вообще отдельная тема: это преступление.

– Это «черное» репетиторство было распространено?

– Конечно. Каждый год судебные дела были… Условно говоря, правильного абитуриента спрашивали: «В каком году была Великая Отечественная война и с кем?» А неправильного абитуриента: «Сколько погибло? Хорошо, а теперь поименно, пожалуйста». Очень много обращений по этому поводу было от родителей. Кроме того, стала широко распространяться практика так называемых договорных школ, где выпускные экзамены проводились вместе с преподавателями вуза. И результаты выпускных экзаменов засчитывались за вступительные. Попасть в эти договорные школы с улицы, как вы понимаете, было почти невозможно – только совсем для своих. Как результат – резко уменьшилось число сельских абитуриентов: у них не было возможности посещать репетиторов.В советские времена в вузах Москвы и Ленинграда была такая пропорция: 75% – иногородних, 25% – жителей этих городов. К 2000 году стало прямо наоборот: 25% – иногородних, 75% – своих.

– Среди тех 25% много ли было тех, кто поступил самостоятельно?

– Конечно, хороший вуз кроме блатных должен брать и талантливых детей – иначе с кем работать на первом курсе? Кого учить, если там одни только блатные? Хотя «блатерство», как говорил министр [образования России в 1998–2004 годах] Владимир Михайлович Филиппов, цвело полным цветом. Эти 25% из регионов, конечно, самые сильные ребята были.

И вот в этой ситуации на уровне правительства было принято решение поискать способы: как сделать документы о школьном образовании государственного образца сопоставимыми – чтобы одни и те же оценки получали за одинаковые знания. А также сделать прозрачными правила поступления в вузы и избавиться от произвола на вступительных испытаниях. Мы изучали международные практики, много стран посмотрели – и в итоге была выбрана своя собственная модель. Это не калька ни с одной мировой системы, мы долго искали именно свою версию. Нам надо было договориться со школьными методистами, которые определяли, за что ставится оценка в школьном аттестате, с приемными комиссиями вузов, которые принимали экзамены.

У меня в те годы были очень жесткие дискуссии в кабинете, – условно говоря, между школьниками [преподавателями школ] и вузовцами: «Вы неправильно принимаете вступительные экзамены!» – «А вы неправильно проводите выпускные экзамены!»

– Кого вы приглашали к этим дискуссиям?

– Ведущие вузы: по физике – Физтех, Бауманку, МИФИ, по математике – ВШЭ; по литературе, конечно, ведущие гуманитарные вузы. Приглашали людей из Российской академии образования, которые занимались тем или иным предметом, лучших учителей школ Москвы. В общем, договаривались. И в результате в 2001 году добровольное участие приняли четыре с половиной субъекта Российской Федерации – Чувашия, Марий Эл, Саха (Якутия), Ростовская область, а Самара участвовала частично. Измерительные материалы были по восьми дисциплинам подготовлены, результаты учитывали всего 16 вузов.

– Что это были за вузы?

– Вузы из тех регионов, которые участвовали в эксперименте. Из ведущих вузов, кстати, «Вышка» [ВШЭ] сразу почувствовала, что она за счет единого экзамена будет собирать элиту из разных регионов России, и они первые согласились учитывать результаты ЕГЭ. Конечно, установили высокий порог, но за счет этого все годы получали [хороших абитуриентов]. Некоторые преподаватели «Вышки» даже говорили: «Подольше бы не вводили ЕГЭ на всю Россию, чтобы сливки мы слизывали».

– Почему первый ЕГЭ в 2001 году прошел именно в тех регионах?

– Мы сделали рассылку по всем регионам – включайтесь кто хочет. Согласились эти. Первый мотив был – сильным ребятишкам дать возможность попасть в ведущие вузы. Например, Чувашия – бедная, в общем, республика, нет там нефтяных ресурсов. [Бывший] президент Чувашии Николай Федоров говорил: «У нас единственный капитал – человеческий». Они были заинтересованы в том, чтобы дать возможность поступить.

– Во время первого экзамена для сдающих были особые условия. Какие и почему?

– Да, на школьный аттестат экзамен не оказывал влияния. Если ученик в школе имел тройку по тому или иному предмету, то ставилось среднее арифметическое между итоговой школьной оценкой и результатом ЕГЭ. Если бы мы не защищали так ребят, половина участников [первого ЕГЭ] вообще не получила бы аттестат, не набрала бы [необходимые для поступления] баллы, а мы на это не могли пойти.

– Почему они не набрали бы баллы, все было так плохо в школе или дело в новой системе тестирования?

– Школа разболталась за 1990-е годы. Мне в одном из регионов говорили: «Как вы нам платите, так мы и учим». Школа договаривалась, что она ставит тройку, если ребенок не будет приносить этой школе проблем. «Три пишем, два в уме» – была абсолютно распространенная формула.

– Вы сказали, что российская система единого экзамена не является калькой с иностранной? Почему нельзя было просто взять готовый зарубежный опыт?

– Во многих странах в подобных испытаниях есть только вопросы с выбором ответов, и это вполне работает. Например, SAT в США, в Великобритании похожая система. Но у нас вузовские преподаватели настаивали на более сложных заданиях: решить задачу, написать эссе, доказать теорему. Это, конечно, утяжеляло работу. Потому что если выбор ответов можно проверить компьютером, то с открытыми вопросами уже нужен живой эксперт.

Мы взяли, наверное, самый тяжелый вариант, и первые экзамены были и с выбором ответа [из нескольких], и с коротким ответом, и со свободным ответом. И мы, конечно, набирали опыт по созданию оптимального варианта в течение всех этих лет, до введения экзамена в штатный режим [в 2008 году]. И второе, что мы не могли взять ни у кого вообще, – у нас страна с десятью часовыми поясами. Материалы, которые я использую на Сахалине, в Калининграде использовать уже нельзя. И мы через каждые два часовых пояса вынуждены были разрабатывать новые измерительные материалы, при этом оценки, полученные на Сахалине и в Калининграде, должны быть эквивалентны по сложности и содержательно.

Это – суперсложная задача для тестологов и психометриков, но семь лет эксперимента позволили отработать технологию.

Мы долго обсуждали, каким должен быть набор обязательных предметов, смотрели мировую практику. Чаще всего в качестве обязательных встречаются три экзамена: родной язык, математика и история страны. Мы долго обсуждали сюжет с историей. Но даже в 2000 году многие исторические факты, события нашей истории преподносились [разными историками] полярно, например фигура Сталина. И историки по поводу содержания измерительных материалов не то что консенсуса – компромисса найти не могли. Хотелось историю поставить [обязательным госэкзаменом], но они так и не договорились. Потом уже, когда история стала предмет по выбору, специалисты решили: «Про это спрашиваем, про это – не будем», и вопросы покрывали не всю школьную программу, только часть.

Серьезные трудности были с удаленными территориями и с нашими военно-морскими базами. Были случаи, когда вертолетами доставляли [измерительные материалы], на север – ну, правда, не в бедный регион, в Ямало-Ненецкий автономный округ. Еще долго совершенствовали технологию, отказывались от изощренной логистики. Если надо было сначала самолетом, потом рекой, потом еще как-то – мы такие случаи не брали, давали им право проводить выпускные экзамены по старинке. А если дети хотели сдавать ЕГЭ – ну тогда уж сами добирайтесь до ближайшего пункта проведения. Они так и делали. Это все равно дешевле, чем в Москву [ехать поступать]. Да и это не всем надо было. Много было ребят, которые вообще не собирались в вузы, – например, целые районы в Якутии.

«Нормальные дети камер не видят»

– Введение ЕГЭ отразилось на дисбалансе между местными и иногородними студентами в вузах Москвы и Санкт-Петербурга?

– По статистике, к 2008 году в вузы Москвы и Питера поступали 60% иногородних и 40% – москвичей и питерцев. Получается, выровняли более или менее, но там уже встал и вопрос экономики: Москва и Питер – дорогие города. Плюс кто-то просто боялся своего любимого ребенка отпускать жить в общаге в Москве или Питере.

– Как контролировалось качество проведения ЕГЭ в регионах?

– Два варианта действий. Первый: мы везде включали в состав комиссий общественных наблюдателей – хотя были случаи, когда и они входили в сговор. Второй вариант – у нас же на компьютере были результаты по каждому вопросу экзамена. Если результаты были сильно выше по сравнению со средними результатами в регионе или в России, мы сразу просили объяснить, что там такого особенного в этом пункте. И, как правило, нам говорили, что ребята в этой школе уникальны, они олимпиадники и так далее.

– Юные гении.

– Ну, кстати, они же и доказывали это – вот смотрите, у нас победители и призеры краевых олимпиад, российских, или вот у нас работает заслуженный учитель России. А если мы не получали убедительного ответа, то аннулировали результаты. Плюс к этому был жесткий запрет на то, чтобы в аудитории сидел учитель, который работал с детьми в течение года (учитель также не может проверять работы ЕГЭ в той школе, где он работает – прим. «Медузы»). Все равно находились способы [сжульничать]. Это знаете, как воры и полиция – одни пытаются украсть, другие пытаются поймать, каждый раз что-то новое придумывают. Хотя Рособрнадзор при Кравцове (Сергей Кравцов – глава Рособорнадзора с 2013 года – прим. «Медузы») за последние годы показал, что можно усилить систему наказания за фальшивые результаты – проводить служебное расследование при каждом подозрении, при необходимости – вместе с полицией, и класть [результаты] губернатору на стол, если подтвердилось. В общем, он вернул [результатам ЕГЭ] доверие.

До этого говорилось, что все вопросы безопасности – проблемы регионов. А регионы поняли, что слегка мухлевать можно. Один из способов – правильных детей привезти сдавать в правильное место. Детишки начальников или местных олигархов – их привозили в пункт проведения ЕГЭ, где все было готово к тому, чтобы они сдали лучше.

Была еще одна тяжелая проблема, которая влияла на сдачу ЕГЭ. По итогам экзамена стали оценивать еще и деятельность учителя, директора, заведующих РОНО [районных отделов образования]. Даже в критериях оценки работы губернаторов был средний балл ЕГЭ. Только в 2014 году отменили это с большим трудом (в ноябре 2016 года результаты ЕГЭ были исключены и из критериев оценки городских округов и муниципальных районов – прим. «Медузы»). Понятно, что если губернатор видел себя в хвосте, он тут же звонил своему министру образования и говорил: «Ты чего меня позоришь на всю Россию? Чтоб через год все было в порядке». А чтобы увеличить балл ЕГЭ, надо три-четыре года работы, за год это не сделаешь. Последние данные опросов показывают, что доверие к ЕГЭ есть, и, в общем, каких-то протестных сюжетов против ЕГЭ последние несколько лет я не слышал (по данным »Левада-центра», в 2017 году 59% опрошенных в возрасте 18–24 лет заявили, что относятся к ЕГЭ положительно и 32% – что отрицательно, при этом с увеличением возраста респондентов растет и количество недовольных ЕГЭ; среди всех категорий возрастов количество респондентов, заявивших, что они относятся к ЕГЭ отрицательно, составило 44%, в 2011 году это количество составило 41%, в 2003-м – 34% – прим. «Медузы»).

– Как я понимаю, вы хорошо относитесь к нынешней системе безопасности при проведении ЕГЭ – установки металлодетекторов, глушение мобильной связи? Не слишком ли нервная обстановка для детей?

– Вы в магазине проходите через металлодетектор? В аэропорту не стесняетесь разуваться? В магазинах стоят камеры, на улицах стоят камеры наблюдения. Кто против них возмущается? Нормальные дети говорят: «Да я даже в упор [камер] не видел». Вот против наблюдателей возмущались: «Чего тут сидит чужая тетка?» Но это нормально, когда в ситуации возможных злоупотреблений усиливаются меры внешнего наблюдения. Пену гонят те, кому это не выгодно. Те, кому хотелось «шпору» достать или листик от учителя получить, – те, конечно, сильно возмущались. Если у человека нет стремления нарушить что-то, ему наплевать, есть внешнее наблюдение или нет. Кстати, когда вводился ЕГЭ в одном из регионов – Томск или Омск, не вспомню сейчас, – мы проводили исследование. Тогда там и ЕГЭ был, и обычный вступительный экзамен в вуз. Медики с согласия ребенка ставили датчики, проверяли давление, пульс, еще что-то. Выяснилось, что ЕГЭ и экзамен в вузе по напряжению не отличались друг от друга.

Это больше разговоры: «Вот, бедные дети, которых…» Которых что? Которых посадили под камеры наблюдения? Так они уже под камерами проводят очень много часов в жизни и как-то не возмущаются. Если бы вы видели, как в Китае проводятся единые экзамены! Там, если есть подозрение, тебя, как при входе в аэропорт, просто охлопывают, металлодетектором проводят. В одной из стран человек, которого поймали на мухляже, лишается права сдавать экзамен на несколько лет.

– Что фактически ломает ему жизнь.

– Так не воруй! Ведь ты же украл место у соседа, если ты пользовался этими вещами.

«Несанкционированный доступ мы прорабатывали с эфэсбэшниками»

– Один из доводов в пользу ЕГЭ всегда был – это система, которая позволяет снизить коррупцию при поступлении.

– Люди в погонах официально говорят, что коррупция при преодолении барьера школа – вуз после введения ЕГЭ уменьшилась если не в разы, то процентов на 50. Была болтанка [в 2008–2012 годах] до [прихода в Рособрнадзор] Сергея Сергеевича Кравцова, когда коррупция ушла из приемных комиссий вузов в пункты проведения ЕГЭ.Но если прием в вузы никто не мог контролировать – никаких общественных наблюдателей, публичности там не было, – то в случае с ЕГЭ все стало прозрачно.

Сами дети стали говорить, что у них были нарушения процедур, что учительница подходила и давала листики, – и по этому поводу проводились служебные расследования.

– Насколько чувствительна эта система реагирования на сообщения о нарушениях при проведении ЕГЭ?

– В режиме [реального] времени получали сигнал, тут же создавалась рабочая группа по изучению этих вопросов. Кстати, по поводу злостных нарушений было мало обращений. Были нарушения, связанные с процедурой: не знали инструкцию, задержали выдачу материалов и так далее.

– Говоря про нарушения – сразу вспоминаются истории про большое количество выпускников с высокими баллами из Дагестана, Чечни, других республик Юга России.

– Если сравнить средние баллы этих республик с общероссийскими, они ничуть не выше. Другое дело, что там были пункты проведения ЕГЭ, где все дети получали высокие баллы. И что удалось сделать? Снимали министров образования в этих регионах.

– В каких, не помните?

– Я не буду сейчас называть регион, это все сенситивно. Но посмотрите: удалось навести на Кавказе порядок. (В 2013 году в Карачаево-Черкесии был задержан министр образования республики Борис Спиридонов, его подозревали в получении взятки за успешную сдачу ЕГЭ, через год его осудили на восемь лет колонии строгого режима; в 2010 году в той же республике из-за аномально большого количества высоких баллов по ЕГЭ отправили в отставку и. о. министра образования Ирину Шаповалову – прим. «Медузы».)

– Сейчас таких инцидентов нет?

– Отдельные прорывы… Вы думаете, в Москве их нет? Везде есть, но системно – нет. Системно – повторю в третий раз – Сергей Кравцов решал проблему. И вроде решил.

– Как вы относитесь к частичной отмене тестовой части?

– Плохо отношусь. Вопросы с выбором ответа есть во всех международных исследованиях, во всех странах мира они используются. Другое дело, что его непросто сделать. Это требует серьезной интеллектуальной работы – не просто написал десять вариантов ответов и пошел.

– Очень распространенный аргумент против тестовой части: понятно, как ее сделать для технических предметов, но как быть с гуманитарными? С литературой?

– Что касается литературы – какую цель я ставлю [перед экзаменующимся]? Если показать самость – для этого есть часть С. Если я хочу понять, читал ли ученик произведения конкретного автора, я беру пять фамилий, прикладываю пять страниц из произведений и прошу указать, кому что соответствует. Или беру сильно разных поэтов, – условно говоря, Маяковского и Есенина – и прошу ответить, чьи это стихи. Это разве не экзамен по литературе?

– Как велика была рабочая группа, которая разрабатывала ЕГЭ на начальном этапе?

– Общая рабочая группа была человек 15. В эту рабочую группу входили люди, имевшие опыт международных исследований, психометрики, тестологи, технологи – без хай-тека ЕГЭ бы мы не сделали.

Мы опередили всю планету при проведении ЕГЭ – по использованию современных технологий, это все иностранцы признают.

– По машинному распознаванию бланков?

– По всему. По трансляции, по работе, по перепроверке – по всем параметрам мы превзошли всю планету. Фирма ABBYYочень много делала в этом направлении нам. И было больше сотни человек, которые создавали эти измерительные материалы, тесты. А также люди, которые технически поддерживали всю систему, – сначала мало, потом все больше и больше.

Вопросы, связанные с несанкционированным доступом [к измерительным материалам или результатам экзамена] мы с эфэсбэшниками прорабатывали. Но все равно были ситуации, когда в школе для своего ребенка вскрывают пакет экзаменационный, тот делает и в интернет вывешивает. Кстати, очень простой способ борьбы с этим – размещать массу фейков. И никто не понимает, где настоящее, где фейковое.

Другой сюжет – когда бланк метят, скажем, звездочкой и при сканировании человек ставит там правильные ответы. Тут мы смотрим по времени: на сканирование отводится 20 минут, если потрачено 25 – возникают вопросы [к человеку, который сканирует бланки]. Чтобы это обойти, кто-то берется править сканы – так далее. Один ребенок у нас залез в региональную базу данных и изменил результаты своей подружке. Вскрылось, только когда она послала [сертификат о сдаче ЕГЭ] вузу, а те сверили его с тем, что остался в федеральной базе.

– Чем закончилось?

– Девочке зачли реальные баллы, а его поругали, наверное, и все.

– Когда вводили ЕГЭ, вы столкнулись с противодействием ректоров?

– Да, основными оппонентами были ректоры. Хотя некоторые говорили: «Спасибо, ты меня избавил от звонков наших начальников – „прими моего Ванечку“«. Ведь у каждого ректора был список блатных.

– Какие были доводы у ректоров, не согласных с введением ЕГЭ?

– »Я должен посмотреть своему абитуриенту в глаза».

– А настоящие причины, как вы думаете, были в чем?

– Родители в регионах мне говорили: «Я два года работал над поступлением [ребенка в вуз], у меня уже все решено, а тут вы со своим ЕГЭ». В Москве протестовали против региональных стобалльников, мол, иногородние занимают места наших детей.

– Теперь выглядит так, что система устоялась. Что, по-вашему, дальше будет с ЕГЭ?

– На базе инфраструктуры, которая была создана для ЕГЭ, будут центры сертификации по предметным знаниям, в которые ты можешь прийти в любое время. И сдать, например, TOEFL. Ведь и студенту в вузе, кроме знания предмета, надо еще много чего уметь. А такие экзаменационные материалы есть, TIMSS, PISA – они же грамотность проверяют, а не только знание предметов.

– Вы считаете, что это может появиться в России в обозримом будущем?

– Мне многие ректоры говорят: «Нужны студенты с математикой и иностранным языком, и хорошо бы проверить, умеет ли он организовывать свое время». Работа с информацией – это точно требование, которое вузы хотят. Первокурсники могут просто не успевать обрабатывать качественно другой объем информации. Вот захочу я поменять завтра работу – иду в российскую фирму и приношу им сертификат, в котором у меня оценены критическое мышление, умение работать в коллективе и так далее. И сертификат действует три года. Поэтому надо заниматься этим. Мир идет по этому направлению.

– Когда такая система может появиться в России?

– Прежде всего нужна политическая воля первых лиц. Не министерства, а первых лиц страны. Я думаю, что это [станет возможно] через [срок] президента.

– То есть минимум шесть лет.

– Да, потому что надо убеждать, что это правильный ход, востребованный и населением, и работодателями.

– ЕГЭ улучшил российское школьное образование?

– Он поставил перед школой серьезную планку. Учителя больше не ставят тройки двоечнику, поскольку, по крайней мере по математике и русскому языку, его тут же поймают. Кроме того, у учителя появилась система внешней оценки – он может посмотреть, хорошо ли он поработал или средненько. Если в школе есть сильные ребята, ЕГЭ покажет, насколько хорошо с ними работали.

Евгений Берг

Meduza