Все мы любим иногда посетовать на то, что раньше трава была зеленее, вода – мокрее, а молодежь – лучше. Дабы уйти от этого стереотипа, мы придумали рубрику «Наши взрослые дети». В ней мы будем рассказывать о знакомых нам юных людях, которых мы помним маленькими и не очень самостоятельными, а теперь видим уже не совсем маленькими, а некоторых – вполне самостоятельными. Как они живут, чем интересуются, чем хотят заниматься и чем – не хотят, что они думают о будущем и что пытаются делать уже прямо сейчас?
Наш первый спикер – Георгий Крючков, студент Финансового университета, – рассказывает о том, как он разлюбил футбол, зачем начал учиться водить экскурсии в музее Чуковского и почему в волшебную шкатулку нельзя смотреть дважды.
– Гоша, это правда, что ты впервые попал в музей Чуковского, когда тебе было два месяца?
– Сам этого не помню, но папа и Сергей Васильевич Агапов, наш заведующий, рассказывают, что меня новорожденного принесли в кабинет Корнея Ивановича, и Сергей Васильевич читал мне лекцию о Некрасове, еще о чем-то рассказывал. История умалчивает, о чем, но я видел на фотографиях, что он мне что-то показывает в кабинете – бородатого Уолта Уитмена, какую-то пластинку…
Сергей Васильевич Агапов читает Георгию Павловичу Крючкову лекцию
о Николае Алексеевиче Некрасове в кабинете Корнея Ивановича Чуковского
– Твои родители – сотрудники дома-музея Чуковского. Тебя в детстве часто брали с собой на работу? Помнишь ли свои детские впечатления от музея?
– У меня сейчас все смешалось в памяти, потому что я в доме постоянно проводил время во всех возрастах. На 1 апреля, в день рождения Чуковского, нас с братом родители всегда привозили. Приезжала Елена Цезаревна, внучка Корнея Ивановича, и другие наследники, и писатели.
И еще у меня остались легкие воспоминания о папиных экскурсиях, о таких вещах, которые запоминают все дети.
Помню, что папа умел создавать для детей магию чудес, которые есть у нас в музее. Вот, например, там есть шкатулка, которую мы показываем тем, кто первый раз пришел в дом. Мы ее открываем, а там зеркальце, и люди в него смотрят…
Кто-то придумал такую историю, что тому, кто первый раз в доме, нужно посмотреть в эту шкатулку, и он всегда будет красивым и добрым. Но есть такая легенда, что второй раз в нее нельзя смотреть. И, поскольку я бывал часто у папы на экскурсиях, то помню, с каким ужасом я отворачивался и прятался, чтобы не посмотреть в нее второй раз. А то мало ли – говорят, что у тех, кто посмотрит второй раз, хоботы вырастали…
Павел Крючков и волшебная шкатулка
Или вот еще – там есть кружка, которая тявкает, если ее брать как бы одной рукой. У нее есть свой секрет, но на детей этот фокус производит колоссальное впечатление: вот ее берет папа двумя руками – звука нет, берет одной рукой – она тявкает.
В первую очередь запоминались такие вещи, и папа казался таким… волшебником, что ли. А рассказов серьезных я, конечно, не помню. Сейчас я с удовольствием послушал бы папину взрослую экскурсию по дому. Правда, мы с ним делали вместе видеоэкскурсию, когда начиналась пандемия, так что отчасти это мне удалось. Папа снимал, а я с ним монтировал. Мы пока сделали всего одну серию, но, может быть, мы к этому вернемся, и получится такая инструкция для экскурсоводов...
– Музей Чуковского – один из самых необычных и посещаемых. Для того чтоб школьнику попасть туда с экскурсией, надо записываться сильно заранее. А для тебя он был в детстве рутиной, ты его не воспринимал как что-то необыкновенное?
– В какой-то степени музей – мой второй дом. Помню, я особенно гордился тем, что «к нам записываются за полтора года», была такая фраза. И так действительно было. Сейчас все немного поменялось, запись на экскурсии ведем не мы, а сам Гослитмузей [государственный музей истории российской литературы имени В.И. Даля. – Ред.], чьим отделом является дом Чуковского. Из-за коронавируса посещаемость просела, но я еще помню эти огромные тетради, в которые сами сотрудники по телефону записывали школьные посещения очень далеко вперед.
В детстве мое присутствие в музее было почти рутинным, да, но при этом там всегда было очень тепло, были люди любящие и родные. И сколько там мы всего делали! Я там даже один раз день рождения отмечал. И на кострах постоянно бывал. Сейчас другое – я прихожу сюда и ловлю себя на том, что мне здесь очень хорошо и я рад, что у меня есть возможность в любой момент прийти и находиться здесь. И я понимаю, что для других людей это уникальная возможность, а у меня есть какая-то привилегия.
– Дома часто говорили о музейных делах? Ты себя чувствовал «музейным» ребенком? Знаешь, как бывают учительские дети…
– Да, конечно, сто процентов! Постоянно дома об этом говорили, хотя разговоры были больше бытовые, я часто даже до конца не понимал, о чем речь.
Отношение к музею складывалось из конкретных вещей. Например, папа делает выставку ко дню рождения Чуковского. Это всегда был такой таинственный ритуал, когда папы не было дома двое суток, он дневал и ночевал в музее, они с Натальей Васильевной чего-то там клеили... И всегда у меня была мечта – посмотреть, как это происходит. И вот наконец мне это удалось в этом году, я вместе с ними клеил и готовил эту выставку. Я больше технически помогал, но мне этого было достаточно, я был счастлив в этом поучаствовать.
Таинственный ритуал подготовки выставки
Сейчас мы с папой много работаем вместе, я помогаю в том, что связано с видео. Помимо видеоэкскурсии, у нас постоянно бывают какие-то мелкие проекты, уже накопилось много разных видео совместных.
– Тебя и на чуковских днях рождения видеосъемка живо интересовала. Помню, что ты крутился возле оператора, разглядывал видеокамеру, тебе иногда разрешали в объектив заглянуть, и ты очень радовался…
– Да, и свою любовь к видеосъемке я смог там же реализовать. Есть замечательные сотрудники музея Володя Спектор и Таня Князева, которые со мной занимались. Как-то мы что-то вместе делали просто так, для себя, и я горел желанием посмотреть, как это все монтируется, и с их помощью это получилось. И сейчас мы с ними же делаем разные проекты, связанные с музеем. Например, я помогаю снимать вечера в литературной гостиной.
Курс молодого бойца
– То есть эти спонтанные «мастер-классы» тебе потом пригодились…
– Я помню, что мне очень интересно было все, что связано с видео, и приехал Володя Спектор, взял камеру и два часа снимал нас с братом, мы какой-то ерундой занимались. А потом сели и стали это монтировать, получились какие-то детские смешные ролики. Это получилось, потому что он понял, что мне это интересно, и сделал то, что помогло мне развить это мое желание. Если бы он не обратил на это внимания, может, я бы и не пришел к этому. Но потом я уже сам это стал делать. Сейчас я не могу сказать, что у меня какие-то потрясающие умения, но я как-то этим занимаюсь, и зарабатывать получается на видеосъемке даже.
– Ты ведь вырос среди литераторов, которые приходили в дом. Ты видел Елену Цезаревну Чуковскую, и ты сейчас знаешь, какой она дорогой человек для дома, какую она сыграла роль в его истории. У тебя какой-то ее образ остался в памяти?
– Когда я бывал в музее в возрасте 12–13 лет, мне там было приятно, но я, конечно, никакого отношения не имел тогда ни к музейным делам, ни к литературе… То есть я видел людей, мне интересных, но все эти доклады первоапрельские я, конечно, не понимал. Но все равно хорошо, что нас с братом туда привозили. Я помню, как меня к Елене Цезаревне подводили, и я чувствовал общее отношение к ней – совсем не такое, как к другим. Такое благоговейное, что ли.
День рождения Корнея Чуковского в Доме-музее
Елена Цезаревна Чуковская и Евгений Борисович Пастернак
Конечно, я не понимал тогда, кто это. Для меня это была просто Елена Цезаревна, я не проводил параллелей, что это связано с Корнеем Ивановичем, Лидией Корнеевной… А взрослея, я начал это ощущать. И сейчас, когда я читаю книги Лидии Корнеевны, поражаюсь тому, каким она была человеком. И я очень рад, что вокруг меня есть люди, с которыми я могу об этом поговорить – это Сергей Васильевич и папа, которые ее помнят. Которые мнение сформируют о ней, может, даже и очень личное, но это будет мнение, которое они не услышали где-то, а сформировали из общения с ней, не понаслышке. И это здорово, потому что, как ни странно, никто о ней не знает, мало кто читал «Софью Петровну», и ее имя для всех скрыто.
– А со своими друзьями ты говоришь о Чуковских, о Доме? Как они реагируют?
– У меня очень разные круги общения, и, когда я произношу фразу: «Я помогаю родителям в музее Чуковского», – все сразу как-то начинают интересоваться. Пользуясь этим, я многих привозил в музей, и друзей-филологов в том числе. Хотя Корнея Ивановича как критика и литературоведа никто практически не читал из моих друзей, но это понятно – когда вам 20 лет, даже если вы учитесь в этом направлении, у вас такой объем знаний, столько имен сразу…
А ребят я пытаюсь влюблять, вовлекать, делиться этим нашим счастьем – удивительным местом, Домом Чуковского. Я пытаюсь объяснять, почему это не просто музей.
То есть, если ты просто придешь в дом-музей, даже если там жил человек яркий, тебе не очень будет интересно. У Давида Самойлова есть прекрасное стихотворение «Дом-музей», о том, как ведут экскурсию по дому поэта, и там – кушетка поэта, стул поэта, кровать, платок… И заканчивается оно словами: «смерть поэта – последний раздел, не толпитесь перед гардеробом». Это и про нас тоже!
Я недавно понял, в чем уникальность нашего музея – у нас все идет через экскурсии, через людей. Экскурсовод – важнейший проводник, потому что, если ты просто придешь посмотреть на дом, и тебе дадут какие-то общие факты о жизни или какие-то истории, все равно этого мало. Удивительна форма взаимодействия незнакомых людей через Корнея Ивановича, через его помещения, через его привычки, через людей, которые ему были дороги. И это очень сложно передать. Создать хорошее настроение у человека – это не так трудно, многие выходят и благодарят – «ой, спасибо, так весело, так здорово», – но хочется рассказывать именно заинтересовывая людей, а это трудно. И пока мне недоступно.
– Сколько тебе лет и где ты учишься?
– Мне 21 год. Я студент. Моя учеба никак не связана с гуманитарным направлением. Я учусь в Финансовом университете, оканчиваю 4-й курс по специальности «менеджмент в спорте». Это получилось очень забавно. Я после 11-го класса совершенно не знал, чего мне хочется. Я тогда от жизни музейной был далек, и подумал – ну вот я люблю футбол, пойду на менеджмент в спорте. А теперь, спустя четыре года, я понимаю, что это совершенно мне не интересно. Вот сейчас у меня будет диплом. Это, конечно, забавно, потому что я совершенно поменялся…
– За годы учебы?
– Да. Наверное, да.
– А было что-то, как ты думаешь, что тебя изменило? Какой-то толчок…
– Я пытался думать, почему так получилось. В принципе отношение к искусству, к культуре, литературе изменилось благодаря людям, друзьям, как ни странно, а не благодаря родителям. То есть папа и мама всегда мне давали книжки и водили меня на выставки и все-все-все… Но именно когда видишь, что твои ровесники интересуются тоже литературой, поэзией, думаешь – ого, интересно! Может, что-то я не так понимаю, почему мне это не интересно? Вот как-то так…
– Как получилось, что ты стал участвовать в музейной жизни? Ты же учишься, а учеба, даже не очень любимая, отнимает, наверное, много времени…
– Учусь я, в том-то и дело, так себе… то есть с таким уровнем усердия, чтобы не быть отчисленным. Хотя теперь мне кажется, что, даже если бы я учился очень усердно, я бы все равно находил время для музея.
В конце третьего курса мне просто захотелось заняться чем-то осознанным. Учеба этого ощущения не давала, там я не чувствовал себя комфортно, хотя у меня есть там хорошие друзья.
В конце концов, начав ходить в музей, я понял, что это очень интересно.
И, наверное, самое главное, что я понял за это время – что это место подвижничества. И, чтобы это место жило, нужно его любить, иметь к нему свое отношение и своими силами это место украшать и поддерживать. Например, у нас костровая поляна в ужасном состоянии, ее нужно убирать, а кто этим будет заниматься? Никто. Вот если только мы сами соберемся, устроим какой-нибудь субботник, приведем ее в порядок… И так и было.
Что меня еще вдохновило – многие сотрудники, которые по 10 лет работают и больше, говорят – сколько мы там деревьев поваленных убрали, сколько веток сожгли, сколько пней выкорчевали! И ты понимаешь, что их никто не заставлял, это не входит в их обязанности. Просто это такое служение месту, Дому... Сейчас у меня уже нет такой восторженности, отношение поспокойнее стало, но все равно это очень важно.
– У тебя уже есть какие-то обязанности по Дому?
– Когда меня спрашивают друзья, что ты там делаешь – толком в двух словах и не сказать. Я пока занят на всяких мелких подпроектах, маленьких задачах, и мне это все нравится.
Пни пока не выкорчевывал, но мне давали поручения сжечь ветки, снег почистить... Тут очень важна инициатива. Не всегда удается ее проявлять, но это нужно – приучать себя. Увидел что-то сломанное – пошел починил, подошел – поднял, пошел – убрал, не дожидаясь указаний. И тогда место как-то преображается и живет.
Сейчас меня потихонечку подпустили к работе над альманахом «Литературное Переделкино». Это такой некоммерческий проект, который создается силами сотрудников. Для него мы с мамой ходили брать интервью у бабушек, старожилов Мичуринца, они рассказывали про жизнь, быт 40–50–60-х.
Я это сейчас расшифровываю, и мы потом сделаем из этого какой-то текст.
Конечно, моя мечта – сделать что-то свое. Из последних идей – снять небольшой документальный фильм о работе музея изнутри, в формате «репортаж-наблюдение», пользуясь тем, что у меня есть уникальная возможность, находясь внутри, поснимать жизнь музея. Музейные работники – удивительные люди, очень самоотверженные. Я не знаю, что будет с домом через 30–40 лет, как сложится его судьба, поэтому, пока он стоит и все хорошо, об этом надо рассказывать.
– Вот ты говоришь – «об этом надо рассказывать». А как по-твоему, все эти необычные люди, которые совсем в другое время жили и в другой стране, могут заинтересовать твоих ровесников?
– Недавно я себя поймал на мысли, что про Лидию Корнеевну рассказывать мы можем только в музее или через статьи, фильмы, интервью. А мне кажется, многим молодым людям было бы о ней интересно узнать. Она ведь очень разная – и как редактор, и как писатель, и как правозащитница, и как дочь Корнея Ивановича, которая его наследием занималась – но в этих разных проявлениях люди могут найти много интересного. Кто-то «Софью Петровну» прочтет, ведь это уникальное абсолютно произведение, кто-то – «Памяти детства», кто-то – открытые письма…
И ведь такая ниточка протянулась – сейчас то, о чем писала Лидия Корнеевна в тех своих открытых письмах, остается актуальным. Потому что, что самое удивительное – помимо всего прочего, сейчас произносятся те же слова, что произносились в ее время…
И очень интересно то, что касается тонких вещей – памяти, связи с прошлым, связи с людьми. В общем, мне кажется, многим это было бы интересно. И хочется об этом рассказывать. Но для начала нужно это самому все прочитать, все понять, все осознать.
– А ты уже пробовал читать взрослые книги Чуковского?
– Что самое удивительное – как можно работать в музее и почти ничего не читать! – но больше я читаю воспоминания о нем. Сейчас мой главный оппонент – книга «Чуковский» Ирины Лукьяновой из серии ЖЗЛ. Тысяча страниц! Если я смогу ее победить, это уже будет подвиг. Она очень насыщенная. Поэтому читаю фрагментарно.
Книги Чуковского, как я понимаю, тем прекрасны, что их можно читать без особой подготовки, но, прежде чем прочесть, например, его книгу о Блоке, сначала нужно почитать самого Блока.
Хотя мы его и в школе проходили, и я его читал, но как-то отрывочно…
– И в школе у тебя еще не было, по твоим рассказам, такого отношения к литературе…
– Да. Хотя, как ни странно, моя учительница по литературе впервые каким-то образом мне открыла, что такое поэзия, именно когда мы проходили Блока. Я этого совсем не помню, но ощущение какой-то заинтересованности вспоминаю – что я тогда подумал: о, как интересно, сколько там всего...
– А что это была за школа?
– Ну на самом деле главный переворот случился, когда я школу поменял. В 10-м классе я попал в 1567-ю школу. Сейчас она называется просто школой, а раньше это была гимназия 1567-я. Хотя самых легендарных преподавателей у меня там не было. Лев Соболев, известный филолог, у меня не преподавал, Тамара Эйдельман, историк, суперпопулярный блогер, тоже не преподавала, но там и другие учителя просто прекрасные.
Литературу у меня преподавала Екатерина Львовна Демиденко. Это был первый учитель литературы, который мне объяснил, что такое литература. Что это не просто чтение стихов заученных.
До этого я учился в обычных средних школах, в которых все стоит на потоке и преподаватели там, даже если они добрые и хорошие, редко попадаются какие-то выдающиеся, интересные, которые могут увлечь.
– Ты уже кое-что знаешь о Чуковском. Каким человеком ты себе его представляешь? Есть какие-то черты в нем, которые тебе близки или интересны?
– Я его представляю как человека с большим количеством принципов, очень необычных. Что мне было интересно – его отношение к творцу, к художнику, его категоричность в отношении праздного времяпрепровождения. То, что он карты ненавидел, вот эти все гости, когда люди просто ходят в гости, чтоб разговаривать ни о чем… Интересна его заинтересованность в людях. Он мог даже с совершенно незнакомым человеком познакомиться, попытаться его понять, помочь ему.
– Ты раньше любил футбол, не знаю как сейчас...
– Ну вот буквально в последний год эта любовь стала угасать. Она переросла сначала из стадии любви к игре в стадию боления. Еще несколько месяцев я даже ездил в другие города за командой, вообще в эту культуру ушел с головой. И только сейчас понял, что это все себя изжило. Просто, когда тебе 17–18 лет, это все кажется очень захватывающим, но по прошествии времени, попав в самую сердцевину, уже как-то наедаешься этим.
Очень может поменяться сильно за эти пять лет жизнь, условно с 16 до 21 – казалось бы, небольшой срок, но настолько все резко меняется – и отношения, и увлечения…
– У тебя есть в университете своя компания? Можешь рассказать о своих друзьях – кто они, как вы проводите время?
– У меня есть несколько кругов общения, которые меня меняют. Небольшая компания есть в университете, она никак не связана с культурой. Есть друзья, которые занимаются кино, учатся, и долгое время мне это было интересно, я им часто помогал, участвуя в съемках, в студенческих работах.
Есть наши ребята мичуринские-переделкинские, большей частью художники. Ребята очень талантливые, кто-то художник, кто-то дизайнер, один парень даже на иконописца учится... Есть еще просто знакомые, кто-то на филолога учится, кто-то на антрополога, и с ними тоже можно пойти на какой-то фильм хороший или в музей, это здорово.
Если я вижу человека, который крутится в кругах, где это все отсутствует, мне хочется попробовать ему как-то это открыть. У меня пока не получается, потому что это сложно, особенно если перед тобой подросток. Но мне это в свое время помогло. Потому что, когда я видел ребят, которым по 16–17 лет всего, но это наполненные умные люди, интересующиеся, живые, читающие – это большой мир, и странно его упустить.
– Здорово, что ты это понимаешь и что ты к этому пониманию сам пришел…
– Да, но при этом то время, которое я проводил без чтения, без какого-либо интереса к искусству, культуре – а это был долгий период, 7–8–9-й класс – меня сильно отравило. И рвения к тому, чтобы читать, насыщаться – физически нет, хотя душа к этому лежит, и умом я понимаю, что это важно. Я стараюсь себя заставлять полезно проводить время. Появилось совсем недавно ощущение, что сейчас такое время, которого больше не будет, и его глупо терять. То есть если я прожил день бессмысленно, дел не поделал, не почитал, ни с кем не увиделся – то я, конечно, не умру с горя, но мне будет жалко. И это ощущение помогает порой что-то сделать, куда-то пойти, но все равно этого всего недостаточно. Я понимаю, что можно больше. И нужно.
Когда ты видишь, какой разный бывает мир, сколько талантливых людей вокруг, то хочется к этому всему иметь отношение, присоединяться, обмениваться мыслями. Есть ощущение полного изменения каждый день. Но нельзя сказать, что я все понял, во всем уверен и знаю как надо...
– Я тебя слушаю и понимаю, что некоторые мои вопросы устарели, потому что ты уже поменялся, а я тебя помню еще прежним. Пожалуй, теперь смешно тебя спрашивать, чем музей писателя может быть интересен футбольному фанату…
– Я в какой-то момент понял, что спорт бывает очень разным. Я же спортивный менеджер, меня учат, как зарабатывать на спортсменах, и я понимаю, что это удивительная штука. Спорт дисциплинирует.
Если человек занимается спортом, это неплохо, это твое тело держит в тонусе, это может ему помогать в работе. Но когда человек посвящает этому всю жизнь и только об этом думает, даже в контексте организации спортивных мероприятий, это, на мой взгляд… бессмысленно, что ли.
Спорт – интересная игра, тот же футбол – там идет командное взаимодействие. Спорт может быть красивым. Но это все – культура тела, а культуры души там очень мало. Только пройдя весь этот путь болельщика, я понял, что там очень много злости, много ненависти, много противостояний, хотя и единства тоже.
Что меня завлекло в культуре болельщиков – это то, что фанаты, люди очень разные, объединены вокруг одного дела, одной команды, и когда команда выигрывает, все счастливы одинаково. И человек из вип-ложи, и парень, которого я не знаю, но он рядом со мной стоит и меня обнимает, потому что моя команда забила гол, это меня раньше очень впечатляло. Может быть, отчасти из-за этого я туда и попал. Но в целом спорт я готов оставить в своей жизни только в формате «для себя» или иногда поиграть в футбол, мячик попинать. Хотя я до сих пор иногда там участвую и помогаю в каких-то мероприятиях, но понимаю, что еще полгода-год – и уже совсем оттуда уйду.
– А можешь назвать событие, человека, книгу, не обязательно из чуковских кругов, которые на тебя произвели впечатление в последнее время?
– Из книг – наверное, это «Процесс исключения» Лидии Чуковской. Когда я читаю о том, как и Лидия Корнеевна, и Елена Цезаревна служили своему делу… Я даже представить не могу, наверное, какие это были люди, какие они отстаивали принципы и как им служили; об этом хочется больше читать и больше узнавать. И что происходило в 60–70-е в писательских кругах и вообще в стране, и что были люди, которые были готовы в этих условиях все равно продолжать что-то делать, как-то бороться, не молчать и так далее... Я могу не все разделять и не со всем согласиться, но это в любом случае впечатляет.
– Что самое интересное сейчас происходит в твоей жизни?
– Мне нравится, когда со мной происходят какие-то события незаурядные, может быть, безрассудные порой, связанные с друзьями, с путешествиями, с какими-то приключениями, с новыми знакомствами. Например, неожиданно сесть в электричку, поехать в другой город… Кто-то, может, у виска пальцем покрутит, услышав такое, но у меня это пока так.
Фото: архив Дома-музея Чуковского, архив семьи Крючковых,
dilmars.ru, saratov.bezformata.com, ru-travel.livejournal.com,
galina-lukas.ru, odinedu.ru, pamsik.lj