– Катерина, у меня такая ситуация. Я проявляю заботу о своих детях, как хорошая мать, но они постоянно от неё отказываются.

– У нас в культуре из тьмы веков идёт, что забота часто проявляется в очень насильственной форме, вот так, к земле прижать – и «жри, сволочь», одеть в шесть одёжек, чтобы точно не заболел. Это последствия травматического опыта всего населения нашей страны. Сейчас, когда детей в семье один-два-три, пять максимум, они становятся сверхценностью, и на каждом из них сосредоточена и вся энергия, и вся тревога.

Бесят и сами дети. Они как будто родились не для того чтобы вас радовать, а для того чтобы бесить.

И поэтому когда ты видишь ребёнка без шапки, в голове запускается: сейчас он заболеет, у него будет гайморит, нас увезут в больницу, его придется месяц-два лечить, а это вырванные из жизни годы. А надо всего-то надеть шапку. Что, трудно шапку надеть? Быстро! Надел шапку и пошёл. Я сказала! А ещё со всех сторон соседки, бабушки, учителя в школе: «Почему у вас ребёнок без сменки?». Желающих, кто хочет сказать вам, что вы не самая лучшая мать на свете, много.

Мы привыкли заботиться о детях без запроса, они нас об этом не просят.

Вспомните, когда вы видели в последний раз ребёнка, который приходит и говорит, что он голодный. Или ребенка, которому холодно. Бывает, но очень редко. Или ребёнка, который устал или разбил коленки. Мы почему вокруг них кругами ходим? Нас гонит наша тревога. Тревога за жизнь и страх выглядеть плохой матерью. И, не в силах эту тревогу удерживать, мы обрушиваем ее на детей. Мне холодно, поэтому ты будешь одет. Он может дымиться при этом. Я этот суп варила, я стояла у плиты, а ты, зараза, не жрёшь его, носом крутишь и хочешь чипсы, от которых у тебя будут потом прыщи по всему телу или экзема, которую я буду лечить. У нас много власти, и при этом мы бессильны, потому что он может не хотеть – и всё.

– То есть есть забота реальная, а есть насилие, агрессия, которую мы под видом заботы пытаемся детям навязать?

– Да. Вместо того чтобы честно наорать, как ты меня достал, и тем самым снять этот конфликт («Отойди от меня, я хочу побыть одна», например). Хорошая же мать так не делает, она же не хочет побыть одна никогда, она всё время хочет быть рядом с кровиночкой.

– Как понять всё-таки, где у тебя на самом деле забота о ребёнке, а где попытка навязать своё мнение?

– Забота там, где есть просьба, там, где есть выраженная потребность ребёнка в чём-то. Потому что когда он к вам подходит и говорит: «Мама, посиди со мной» – это его потребность.

Когда вы говорите: «Что тебе задано, давай я проверю» – это Ваша потребность в контроле. Он Вас об этом не просил.

У него нет проблемы сейчас, иначе он мог бы Вам ее предъявить и сказать: «Знаешь, у меня задача не решается». И точно так же про всё. Он должен к Вам подходить и говорить: «Мне некомфортно там, там, там», и тогда Вы о нём можете позаботиться.

– А если он никогда не придёт и ничего не попросит, и не спросит, и ни о какой проблеме не скажет?

– Похоже, тогда Вас слишком много и Вы слишком сильно его контролируете, слишком глубоко залезли в его жизнь, у него нет люфта между его желанием и вашей на него реакцией, вы реагируете раньше, чем у него созрело. Это очень часто можно видеть у подростков, которые как будто выгоревшие.

Родители говорят: он ничего не хочет. А не хочет, потому что всё, о чем он только успевает подумать, ему уже сбегали и принесли.

И родители получают в ответ очень много агрессии. Если запрещено злиться, и агрессии нет выхода, она сохраняется между родителем и ребёнком.

– Если есть какая-то негативная эмоция в адрес ребёнка или у ребёнка в адрес родителя, надо уметь что-то с этим делать. Это не значит, что всё плохо, это значит, что мы просто должны уметь с этим справляться.

– Сижу, кормлю ребёнка, говорю: «Открывай ротик». Он берёт эту ложку и руками в суп. Вот она, агрессия. Отойди, не лезь. Если мои принципы жизненные позволяют, чтобы ребёнок ел суп руками, всё нормально. Если я думаю: «Ах, ужас, ребёнок невоспитанный», я буду заставлять его есть ложкой. И он будет на меня злиться. Я могу это выдержать и сказать: «Ты злишься, ну что делать, у нас в семье едят ложкой», например. Вот где я принимаю его эмоцию. Я говорю: я вижу, что ты злишься. Ничего страшного, я это выдержу, я не умру, но есть ты будешь ложкой. Он злится на меня и подчиняется, потому что он маленький. Потом он растёт, он злится сильнее и он злит меня, например, делает что-то совершенно невозможное. Я говорю ему: «Я ужасно злюсь». И он тоже принимает. У него дальше есть выбор: быть со злой мамой или изменить своё поведение. Если моя злость его сильно пугает, он изменит поведение, если ему важнее ходить с красными волосами и серёжкой, он будет ходить с красными волосами и терпеть мою злость. Вот где происходит это принятие эмоций. А у нас в культуре эмоция равна действию. Разозлился – влепил, разозлился – разбил чашку, разозлился – разорвал твою тетрадку.

– А если говорить не про злость или агрессию, а про настоящую истинную заботу, как её проявлять?

– Слушать внимательно, расспрашивать. У нас была чудесная история, когда наша пятилетняя дочь вдруг стала говорить, что она хочет опять в Италию, как в прошлом году. Я страшно удивилась, потому что это был худший отпуск в нашей жизни. Я думаю, Боже, зачем ей Италия. Потом говорю: котик, а тебе зачем? Она говорит: море. Я говорю: море холодное, грязное. Море тебе зачем? – На самолёте лететь. Хорошо. Самолёт, четыре утра с пересадкой. Зачем тебе самолёт? – Там мультики показывали, «Том и Джерри». Ты хочешь мультики посмотреть? – Да. Пошла купила за сто рублей диск. Ребёнок счастлив. А я сэкономила сто тысяч.

– То есть правильно проявлять заботу – это правильно спрашивать. Как это? Я умею только спрашивать, как дела в школе? Отвечает: нормально. Спрашиваю: а как вообще дела? Отвечает: тоже хорошо. Вот весь наш разговор.

– А что Вы хотите узнать в этот момент?

– Что на самом деле происходит, какие были события? Какие у него отношения с другими детьми?

– Зачем Вам, какие у него отношения?

– Это же мой ребёнок. Мне интересно всё про него.

– Вы спрашиваете с позиции контроля. А теперь попробуйте то же самое спросить, только с позиции интереса. Как будто это Ваш друг.

– В принципе, модель та же. Как дела на работе? Ругался ли сегодня начальник, и как Маша из соседнего кабинета сегодня на тебя посмотрела?

– Я думаю, будет совсем другой тон. Не контролирующий. Другая совершенно тональность и интерес к эмоциональной жизни. Вы же меня спрашиваете, как дела, чтобы узнать, как я себя чувствую. И поэтому вопрос может быть такой: как тебе сегодня было в школе?

– Хорошо, какие характеристики, по которым я могу понять, спрашиваю ли я как мать? Я на самом деле сейчас в позиции заботы или в привычной позиции?

– Самое главное, как ни странно, это Ваши ощущения в теле. Проверьте свою спину.

Если Вы с прямой спиной, головой спрашиваете, и смотрите ещё при этом в другую сторону, то это контроль.

Искренний интерес – он с мягкой спиной, со взглядом в глаза, с разворотом к человеку, потому что Вам интересен эмоциональный отклик, а не сводка по госпиталю. Спрашивайте о чём-то конкретном.

– Например?

– Маша вышла? А эта психическая, которая орала вчера, она что там? Как-то так. Потому что это действительно про то, как ему было в школе.

– В чём страшные последствия скрытой агрессии, когда мы прячем под эгидой заботы...

– Последствия два очень тяжёлых. Одно – что ребёнок не учится распознавать сигналы своего тела, своей психики, потому что вся эта функция распознавания и заботы вынесена вовне – мама знает. Как в анекдоте: «Мама, я замёрз или проголодался?».

А второе – это проявляется, к сожалению, у девочек, и это очень тяжёлая вещь. Они не распознают насилия. Потому что они привыкли, что так выглядит забота. У меня очень много таких случаев в практике, когда давно уже надо было бежать, она остаётся, потому что привыкла, что так проявляется забота, что если муж бьет, это он так любит.

Если совсем тревожно за ребенка, поговорите с кем-то, позвоните подруге, расскажите, какой он засранец, что опять вот ушёл в кедах в мороз.

Я тоже орала на сына-подростка, а потом маятник качнулся в обратную сторону, и сейчас я слышу, как он орёт на младшую сестру, которая пытается уйти не одетая, не поетая, без ключей, без телефона. Это точно совершенно – забота, но через насилие.

– То есть это ещё и передаётся из поколения в поколение как модель отношений.

– Как модель поведения.

– А как детей теперь переучивать?

– Я думаю, что если Вы перестанете так себя вести, они быстро переучатся.

– Что вообще нужно делать с неадекватной заботой?

– Первое, что нужно вообще делать в этих всех ситуациях, – спросить себя, что сейчас нужно мне, потому что чаще всего мы нахлобучиваем на детей то, в чём нуждаемся сейчас сами.

Мы начинаем их активно одевать, когда нам холодно, начинаем их активно кормить, когда сами чувствуем истощение, не обязательно голод.

Мы можем быть уставшими, но активно кормить. Мы укладываем их спать вовремя для того, чтобы самим отдохнуть. И как только чувствуете, что в вас поднимается это желание наорать, надо задать себе вопросы: что сейчас со мной? Чего мне хочется сейчас? Чтобы меня обняли? Чтобы меня оставили в покое? А дети подождут.

Если Вы думаете, что Ваша обязанность проверять домашнее задание, то Вы будете проверять домашнее задание. Диабетики не спрашивают про домашнее задание, потому что они знают, что сначала должны поесть. А потом все остальное.

На самом деле, что такое домашнее задание? Фигня. Никому от него ни жарко ни холодно. Мне кажется, что мать в ресурсном, наполненном состоянии найдёт способ проявить нежность и проявить заботу.

Задрюканная, уставшая, заезженная мать может только орать.

Поэтому здесь даже никаких лайфхаков не будет.

И второе – надо понимать, что сейчас происходит между вами и детьми. Возможно, они уже выросли, им нужна дистанция. Как только дистанция становится слишком маленькой, агрессия растёт.