Высоцкий – не актуален, он – вечен. А актуален – по случаю. Счастливому. Если времени и тем, кто ему (кому оно) принадлежит, удастся попасть в диагнозы-прогнозы Высоцкого. А если не попало, – тем хуже для времени (если перефразировать известные слова философского классика), тем хуже для живущих – в нем и им.

Не Высоцкий должен быть актуален для нас, а мы – для Высоцкого. Но уже не смешат споры современников по поводу того, о чем бы пел Высоцкий, будь он сегодня с нами. Или даже – с кем бы он сегодня был… Пациенты его психбольниц были, по крайней мере, рассудительны, не лишены здравого смысла, а порой и более вменяемы, чем прочие граждане. Особенно, если говорить о гражданах нынешних.

Был ли Высоцкий великим актером? Наверное. Но я бы подобрал другое слово – идеальный. Идеальный артист. Абсолютная завершенность образа, когда после уже нечего доигрывать. Можно создавать только другой образ. Это не значит, что не нужно думать, что все мысли сыграны за зрителя. Наоборот. Занавес, поставлена точка. И вот тут – думай. А не из-за аморфности, рыхлости, обилия пустот в образе.

Есть Гамлет, есть Галилей, есть Хлопуша, есть Лопахин. Все – дальше думай сам.

Как в одном из споров о фильме Тарковского: собака пробежала – что это значит? Может, и просто пробежавшую собаку («разъяснение» Тарковского). А эстетствующие интеллектуалы начинали присматриваться: может, она, как-то не так, по-особому пробежала? И из пауз Тарковского, которые изобрел не он и даже не Феллини, а Эйзенштейн, пытались выловить великий смысл. А эти режиссеры лишь щадили зрителя – давали передышку для раздумий. Но интеллектуалы упорствовали, не хотели думать, впирались в экран: 10 минут без единого слова в машине по тоннелю… нет, тут что-то не так!..

Все так. И у Высоцкого, и у Тарковского. Это – искусство.

Был ли Высоцкий поэтом (а он хотел им быть больше, чем актером)? Доверюсь Бродскому: тот считал, что в поэзии смыслит не более 1%. И считал Высоцкого поэтом.

А быть поэтом – значит, публиковаться. И не из жажды признания Высоцкий мечтал о публикации, которой так и не дождался. Его любила и знала наизусть вся страна. Но стихи пелись. А должны читаться. Потому чти стихи – эта письма, а поэзия – доверительная, интимная переписка со всеми в историческом времени. И читают не так, как слушают песни, даже с самыми выдающимися текстами. А песня – в лучшем случае, «звуковое письмо». Так и получалось: в отдельности от музыки слова, ставшие общеизвестными, уходили «в стол». Вместе со смыслами, которые можно вычитать только из письма.

Высоцкий до сих пор пишет нам. Выдавая аванс «актуальности» с позиций вечности. Чем можем ответить мы?

Можно только фантазировать.

...В который раз Высоцкому задавали вопрос: как ему удается жить в столь бесконечно разных образах, как возможно такое виртуозное оборотничество – реальный опыт, проницательные наблюдения? По поводу опыта он неизменно отшучивался, а по поводу наблюдений замечал: что в этом такого – понаблюдал, срифмовал, а я – фантазирую.

Но что значит – фантазировать? Выдумывать то, чего нет и быть не может? Если бы это было так, то люди едва ли бы узнавали себя в песнях Владимира Семеновича. А в них они находили не просто нечто узнаваемое – узнаваемое до боли. Главный дар Высоцкого состоял не только в уникальной уподобляемости любым человеческим типам. Он проявлялся и в способности заставить каждый из этих типов говорить на своем языке о том, что волнует всех. Независимо от профессии, возраста, пола, национальности, уровня образования и достатка. В песнях Высоцкого боксер рассказывал о коллизиях поединка («Буткеев лезет в ближний бой, а я к канатам жмусь») голосом совести («Бить человека по лицу я просто не могу»), шахтеры спускались не просто в забой – в преисподнюю, не просто добывали ценное сырье – отнимали топливо у чертей, чтобы не горели в аду людские души… У Высоцкого даже машина истребления – «Як» – вопиет человеческой болью («Из бомбардировщика бомба несет смерть аэродрому, а кажется стабилизатор поет: “Мир вашему дому!”»).

В его песнях люди не только узнавали себя. Через них рабочие, ученые, военные, спортсмены понимали друг друга. Через них правду о своем народе «открывали» для себя члены Политбюро ЦК и советского правительства. Эти песни ломали, конечно, не только профессиональные перегородки. Ведь каждому хоть раз, хоть немного выпадало быть иноходцем, идущим в своей колее, которая порой незаметно превращалась в канат, «натянутый, как нерв»... А военные песни? Не знавшие войны осознавали ее частью своей личной биографии благодаря скупым рассказам близких (не хотели травмировать малых и молодых) и песням Высоцкого.

И парадоксальный комизм нашего бытия – тот, что породил уникальную субкультуру советского юмора, – блистательно, можно сказать, канонически выразил именно он. Только в СССР человека могли официально (!) уволить из Театра миниатюр «за отсутствие чувства юмора». Хотя все верно: как-никак – «несоответствие занимаемой должности». Человека этого, между прочим, звали Владимир Высоцкий (из воспоминаний Зиновия Высоковского). Мой учитель В.В. Давыдов, знавший Высоцкого лично, называл песню «Диалог в цирке» («Ой, Вань, гляди какие клоуны...») «энциклопедией советской жизни».

Фантазировать, воображать и значит –создавать такие образы, которые способны объединять самых разных людей в самых разных ситуациях, но, главное, при этом помогать им оставаться прежде всего людьми. Выдающийся философ Э.В. Ильенков усматривал в этом природу человеческого воображения и одновременно суть искусства. Кстати, Ильенков, как и В.В. Давыдов, с которым он дружил, тоже лично общался с Высоцким. Больше того, литературно одаренный Ильенков написал для Театра на Таганке пьесу «Иисус Христос», предварительно договорился с Ю.П. Любимовым, но, как обычно, «что-то» потом не сложилось. Да и могло ли? Советский философ-марксист пишет сочинение о Христе хоть и не религиозного, но отнюдь и не атеистического содержания. Да еще и для «скандального» театра. Мне точно неизвестно, кого Ильенков представлял себе в роли Христа, но, по-моему, догадаться несложно...

Воображение – не только талант объединять своим творчеством людей, но и неукротимое стремление адресовывать им свое творчество. А творчество Высоцкого было широко адресным. Не признания искал он у людей – чего-чего, а этого ему доставало. Высоцкий успел испытать массовое почитание, обожание, чуть ли не обожествление. И, тем не менее, он постоянно говорил, что хотел бы «войти в каждый дом». Через песни, через роли и… через книги. О публикации своих стихов мечтал Высоцкий, но эта его главная мечта так и не претворилась при его жизни. Когда некий представитель художественной интеллигенции, особыми сомнениями в своей богоизбранности не терзаясь, заявляет: «Я пишу (рисую, ваяю, вышиваю крестиком и т.п.) исключительно для себя и могу спокойно работать “в стол”», это напоминает актера, играющего при пустом зале. В ответ на это хочется сказать: «Да, ради Бога, товарищ, работайте для себя, в крайнем случае, – “в стол”. Может, так оно будет лучше».

А искусство (да и любое иное творчество) – это в первую очередь личное и личностное обращение, именной дар каждому, высокая эмоция, выстраданная и подаренная одним человеком другим людям. Искусство - это обращение к лучшему в тебе подобных, к тому, что лежит в основе человеческого подобия и образа, а значит, – и к лучшему в самом тебе. Только в этом смысле художник творит «для себя». И взывает он не к тому лучшему, что додумывает и потом навязывает, а к тому, что в людях живет реально. Даже, когда погружаешься в худшее – как Данте в Ад.

Друг Ильенкова и Давыдова с молодости философ Мераб Мамардашвили говорил о творцах, которые опускаются на самое дно темного колодца, чтобы под слоями донной грязи найти гармонию мира. В колодец их зовет именно надежда найти…

А жить с гармонией (тем более, предустановленной, как у Лейбница) – над головой – и вправду легко. Настолько, что порой не замечается ее отсутствие в голове и сердце.

Поэтому тень Вергилия (вера), присланная Беатриче (любовь), приглашает Данте пройтись по всем кругам Ада, которое он принимает. Не потеряв и даже прирастив надежду, несмотря на хрестоматийное предупреждение над вратами.

И, конечно же, у Высоцкого есть песня «Надежда»:

Ну вот, исчезла дрожь в руках,
Теперь – наверх!
Ну вот, сорвался в пропасть страх
Навек, навек.
Для остановки нет причин –
Иду скользя.
И в мире нет таких вершин,
Что взять нельзя!

Среди нехоженых путей
Один путь – мой.
Среди невзятых рубежей
Один – за мной.
А имена тех, кто здесь лег,
Снега таят...
Среди непройденных дорог
Одна – моя.

Здесь голубым сияньем льдов
Весь склон облит,
И тайну чьих-нибудь следов
Гранит хранит...
И я гляжу в свою мечту
Поверх голов
И свято верю в чистоту
Снегов и слов.

И пусть пройдет немалый срок –
Мне не забыть,
Как здесь сомнения я смог
В себе убить.
В тот день шептала мне вода:
«Удач всегда!»
А день, какой был день тогда?
Ах да, среда...