Помните, как там: «Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй». Таким величественным, почти библейским зачином начинается булгаковская «Белая гвардия».

Надежда Александровна Тэффи эпической торжественности своего соотечественника и младшего современника не разделяла. В книге «В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны 1917–1919» о годе, правда не 1918-м, а следующим за ним 1919-м, сказано стилем не величавым, а скорее сниженно-заземленным: «Физиономия у 1919-го – подозрительная» (как сказал бы – и сказал – упоминавшийся нами автор, правда, по другому поводу: «И физиономия, прошу заметить, глумливая»).

Предшествующий 1918-му 1917-й Тэффи тоже, прямо скажем, не очаровывал: «Наученная горьким опытом, от поздравлений отказываюсь.

Подумайте только – ровно год назад…

Это вроде:

– Крепко вас целую и от всей души поздравляю: у вас пожар в доме и тетка зарезалась!»

Так обозначены начало и конец книги рассказов и фельетонов Тэффи, публиковавшихся в московской, киевской, петербургской периодике в 1917-1919 годах и с тех пор большей частью не переиздававшихся. Что же поместилось в промежутке между этими годами? В жутком, извините за каламбур, промежутке?

«Великости» в этих годах Тэффи не углядела, страшное – запечатлела, но не трагически, как Бунин в «Окаянных днях», а иначе – смешно, остроумно, печально.

Здесь многое, даже слишком – на злобу дня сегодняшнего.

«Наши капиталисты лучше разбираются в этих вопросах, но подвигов самоотверженности до сих пор не являют, а являют лишь чудеса ловкости, переводя деньги за границу…» («Дезертиры»).

«Часто говорят про какие-то десять миллионов. Десять миллионов – это излюбленная цифра русской фантазии. …Десять миллионов украл Церетели – тоже неизвестно, где и как». («Петроградское житие»)

«У жен обыкновенно открывается талант в общей сфере деятельности с мужьями – так заразителен дар государственного строительства».

Повествование ведется от лица грустного интеллигента, которому довелось застать слом истории, и слом этот прошелся как раз по его жизни. Он живет в эпоху перемен (и каких перемен!) и от этого бесконечно устал.

О чем можно писать вот в таких, например, жизненных условиях: «Темно. Холодно. Электричество дают только пять часов в день. Дров нет. Дома отапливаются скудно». (Это начало одного из фельетонов.) В городе, как водится при смене власти, рост преступности и повсеместные грабежи. Новая власть издала декрет, приказывающий всем грабителям и преступникам немедленно выехать. И вот как, посмотрите, Тэффи это комментирует: «Многие завидуют. Паспорт на выезд так трудно достать, а тут – извольте – двери открыты. Думаем, что любезность правительства на этом не остановится. Демобилизовать грабителей в двадцать четыре часа очень трудно. Для этого надо предоставить им возможность выполнить приказ. Прежде всего нужны специальные поезда с обозначением времени и маршрута. Первый грабительский. Грабительский бис…. Продовольственный. (Надо же грабителям кормиться чем-нибудь!) Люкс грабительский. Проще сделать пассажирский и товарный перерыв и устроить «грабительскую неделю». Иначе ничего не выйдет».

Вслушайтесь в эти интонации, в эти обороты речи, в эти шутки. Это печалится, сетует и иронизирует та русская интеллигенция, которая у нас была бы, если бы ей не помогли «сойти со сцены» в 1917-1919-м, а тем, кто замешкался и на сцене задержался – в «35-й и другие годы».

Так в нашей литературе мало кто писал, разве что ее друзья-сатириконцы и литераторы их круга – Аверченко, Саша Черный, Дон-Аминадо – да, пожалуй, А. К. Толстой, тут его «История Государства Российского…» вспоминается (и видно, что его творчество Надежда Александровна знала и любила, о чем говорит хотя бы фельетон «по мотивам» нашей истории «Ретроспективный взгляд и удивление»).

В рассказах повсюду видны следы сатириконства, напоминающие, что перед нами – один из авторов «Всеобщей истории, обработанной Сатириконом». Например, вот: «Почему же вы не верите? Хеопс, может быть, за свою пирамиду не дороже платил, чем мой барин за мотор, а вы, небось, верите? Вы всякому Геродоту готовы больше верить, чем своему современнику и соотечественнику. Оттого, что у вас нет исторической перспективы». («Мемуары»)

Во «Всеобщей истории…» Надежда Александровна отвечала за историю древнюю; в некоторых фельетонах она язвительно – в духе А.К. Толстого – проходится по истории отечественной, а вся книга ее фельетонов, прочитанных как одно целое, складывается в повествование о новейшей русской истории, которой ей довелось быть новым Геродотом. Это вынужденное, как сказали бы в актерской среде, «амплуа» ее отнюдь не радовало.

Традиция, которой в русской литературе так мало, что вроде бы и нет.

Умный, спокойный, трезвый взгляд на действительность.

Ирония без обличения, любовь без иллюзий.

Тонкий, ироничный слог, мысли и шутки, рассчитанные на читателя думающего и образованного… У нас эту традицию в свое время «уплыли» на каком-то сатирическом пароходе, а из оставшихся (и не эмигрировавших в киносценарии и скетчи) писателей-иронистов кого можно вспомнить? Пожалуй, Зощенко. Но Зощенко – за какими-то исключениями – писал «под маской», от лица некоего сказового персонажа. Здесь другое – Тэффи пишет от своего лица.

Один из современников Тэффи, поэт Анатолий Фиолетов однажды сочинил такие шуточные строчки:

О, сколько самообладанья

У лошадей простого званья,

Не обращающих вниманья

На трудности существованья!

Почему-то кажется, что часто ее фельетоны написаны от имени вот таких персонажей «простого званья», терпеливых и многострадальных. Хотя в ее книге много не о лошадях, а как раз об извозчиках.

Вот фельетон «Извозчики»: «С тех пор как мы стали тылом, извозчики наши делятся на два сорта: 1) восьмидесяти- и 2) восьмилетних. Так как правил без исключения нет, то встречается иногда и третий сорт извозчиков, соединяющий качества обоих сортов. Это извозчики восьмидесятивосьмилетние…» Видимо, проблема извозчиков была настолько острой, что появилась даже в новогодней поздравительной телеграмме: «Поздравляю Новым годом целую желаю извозчиков и сахару». («Новый год»).

О лошадях, впрочем, у нее есть тоже – например, фельетон «Мысли о животных», где Тэффи высмеивает стереотипы, придуманные людьми о животных. Кроме проникновения в человеческую психологию и остроумия, автор обнаруживает здесь замечательное проникновение и в поведение животных. Этология, наука о поведении животных, возникла гораздо позже, чем фельетоны Тэффи, но легко представить, что цитатами из них могли бы быть проиллюстрированы работы кого-нибудь из ее основоположников.

Еще вот какой образ при чтении «рассказов и фельетонов» возникает – человека ведут на виселицу, а он при этом шутит. Не пытается оказывать сопротивление, не впадает в ступор или интеллигентский невроз, а находит в себе силы в эту минуту посмеяться над собой и над происходящим.

Это даже не преувеличение – у Тэффи есть такой фельетон, «Гильотина», она его называет «мемуары будущего» (и с «чувством живейшей признательности» посвящает Льву Троцкому).

«Так как после гильотинирования я бы уже не смогла написать эти воспоминания, – со спокойным сарказмом висельника начинает Тэффи, – то приходится написать их сейчас».

Представляете, сколько самообладания нужно, чтобы так шутить при таких обстоятельствах?

Я – нет.

Впрочем, можно ли это назвать «фельетоном»? Тэффи рассказывает, как в Петрограде выстраиваются очереди из приговоренных к повешению, потому что палачи не успевают казнить осужденных. «Но эти хвосты [очереди на гильотину. – О.Л.] прямо возмутительны! С одной стороны тянутся чуть не до Невского, с другой – к Дворцовому мосту, с третьей заворачивают далеко за Эрмитаж. Гильотина, несмотря на новейшую технику и электрический привод, работает медленно. <…> В публике ропот и возмущение. <…> Отчасти они правы. Неужели нельзя придумать какую-нибудь карточную систему. Или поставить районные гильотины».

Страшно смешно, не правда ли?

Чтение книги Тэффи укрепляет в мысли, что для понимания русской действительности, русской психологии, русской истории надо читать малых беллетристов, «поденщиков», не очень привечаемых в высокой литературе тружеников газетной полосы, работающих на повседневность. В большой литературе к таким принято относиться с некоторым пренебрежением – дескать, что такого ценного могут сказать они, работают «за полушку», фельетон живет одним днем.

А ведь что-то очень важное о России удалось понять и сказать именно им, газетчикам, фельетонистам, не творившим для вечности, а работавшим на «сиюминутность».

В традициях большой русской литературы если есть сатира, то обличительная и карающая (как у Салтыкова-Щедрина), а если разговор ведется всерьез – то зачастую он ведется вокруг иллюзий.

Великие русские писатели создали великую русскую мистическую литературу. Один написал роман-миф о птице-тройке, другой тосковал по вишневому саду, третий – воспевал Соловьиный. Но, как ни странно, именно литераторы «простого званья» оставили нам достоверный образ уходящей России.

Книга, получившая название по одному из фельетонов Тэффи – «В стране воспоминаний», – художественное свидетельство того, что парадоксальным образом им удалось сохранить «Россию, которую они потеряли» – и в комически-печальном репортаже об утраченном рае, и в сводках об оставляемых позициях (и кто из них тогда знал, что навсегда?).

Ольга Леонидова