Литература продолжается.
И еще неизвестно, куда она тебя заведет...
Сергей Довлатов
Сегодня 90-летие Андрея Владимировича Брушлинского – подвижника психологии, ближайшего ученика и продолжателя С.Л. Рубинштейна, друга нашей семьи, моего учителя. Ему хватило бы жизни встретить этот день, если бы 21 год ее не оборвали руки убийцы в подъезде собственного дома. Во всяком случае, наследственность тому порука. Отец Андрея Владимировича историк философии Владимир Константинович Брушлинский (сын дворянина, царского генерала) прожил более 90 лет. В таком же возрасте здравствует и продолжает трудится брат Андрея Владимировича профессор Константин Владимирович Брушлинский, крупнейший математик.
Андрей Брушлинский
Президент взял под личный контроль дело об убийстве директора Института психологии РАН академика РАО, член-корреспондента РАНА.В. Брушлинского, которое, впрочем, вскоре замяли. Супруга Тамара Константиновна уверена в том, что это был заказ – связанный не с бизнесом (более немыслимого в частном бизнесе человека представить трудно), а с какими-то недовоеванными административными войнами, которые Андрей Владимирович никогда не развязывал. Я придерживаюсь иного взгляда. Возможно, потому что не могу разглядеть даже в самом дальнем окружении чистейшего Андрея Владимировича человека, способного на такое. Да, когда ты – центр мира, поручатся за окружение уже нельзя. Но все же, в этом окружении, в этом мире Брушлинского люди изнутри становились лучше. И в этом лучшем, которое Андрей Владимирович незаметно «вытягивал» из них магнитом своей мысли, своей души, – ближе друг другу. Он был из тех, кто создавал счастливое поле взаимного притяжения. Были ли у него враги? Конечно! Но и сред них не могу представить убийцу. Возможно, это «эмоции», но они позволяют предварительно понять, кем бы Андрей Владимирович не только для меня, для очень многих людей, для психологии. Дело несколько лет возобновили, чтобы оно «повисло» заново…
Но мы сегодня о рождении, о жизни.
С именем А.В. Брушлинского, помимо всего прочего, вязано радикальное изменение взгляда на творческую природу человеческого мышления не только в отечественной, но и мировой психологии.
Для психологии мышления считалось чем-то самим собой разумеющимся, а потому и принималось «по умолчанию» то, что, приступая к решению задачи человек уже сформулировал искомое, поставил перед собой цель, уже нашел смысл в ее решении.
Хотя за то и другое, по сути, принималось, требование задачи. Андрей Владимирович утверждает: это фундаментальное и фатальное заблуждение. Привычная фраза «Удерживайте, не теряйте цель!» равноценна, по его словам, рекомендации слепому: «Внимательно смотрите вперед!». Цели-то еще нет. А целеполагание совершается не до того, как мы начинаем мыслить, а в форме самого мышления.
Царь Гиерон дал Архимеду корону, чтобы проверить на добросовестность изготовителей (не подмешали ли в золото серебра?), а не для того, чтобы открыть фундаментальный закон плавающих тел. Так в науке сплошь и рядом. И не только в науке.
Первый повод усомниться в наличии такого изначального «ясновиденья» в мышлении дали эксперименты гештальт-психологов – М. Вертгаймера, К. Дункера, Л. Секея, разработавших и впервые использовавших знаменитую «методику подсказок». Простенькая и порой явная для внешнего наблюдателя подсказка оказывалась для испытуемого бесполезной, не замечаемой на начальных этапах поиска и «срабатывала» ближе к моменту его завершения. Подсказка принимается тогда, когда задача во многом или почти решена. Когда уже… вроде бы, не нужна. Как у Сергея Довлатова: «Когда мы что-то смутно ощущаем, писать, вроде бы, рановато. А когда нам все ясно, остается только молчать». А молчаливое и неуловимое «думаю» ни к литературе, ни к науке не приобщишь. Только – «подумалось». Но это – уже «подумалось», остается лишь написать, изобразить, сыграть… И характерная ретрорефлексия «заднего ума» не упустит своего случая для констатации: «Это же так просто... Как это я раньше не додумался!». А раньше – и не получилось бы! Со стороны, повторим, это бывает еще виднее. Плутарх точно заметил по поводу Архимеда: попытайся кто-то самостоятельно решить те задачи, которые тот решил, он ни к чему бы не пришел, но познакомься он с решением Архимеда, то ему тот час же показалось бы, что он и сам с ними бы справился. Т.е. если исключить из картины поиска «думаю», то «подумалось» не окажется таким уж очевидным. По некоторым данным, Дарвин был знаком с опытами своего современника Менделя, который тот ставил над горохом. Но в связи с этим ему ничего «не подумалось»: думал о другом. Как и сотни естествоиспытателей созерцали падение яблок в садах, но «легендарным» (и в том смысле, что это до конца не проверенная легенда) стало только «яблоко Ньютона», которое он буквально притянул к себе силой мысли в качестве «образа» физической картины мира.
Кстати, как показывают специальные исследования Г.А. Цукерман и Н.В. Елизарова, сходная картина наблюдается в ситуациях предоставления ребенку учебной помощи. До определенного момента он не принимает, отторгает ее, не увязывая с содержанием задачи как предметом учебного сотрудничества со взрослым. А навязанная взрослым помощь. Права Марина Цветаева: «Дать можно только богатому и помочь можно только «Слабому» объективно помощь необходима, но это – не «осознанная необходимость», делающая его свободным, как минимум, открытым к «источнику силы». Умение учиться в своих исходных формах определяется именно развитием способности к принятию учебной помощи: от слепой, «котячьей» беспомощности – к состоянию утопающего», который готов цепляться за любую соломинку с неопределенным «Помогите!» на устах, и далее – к более или менее осознанному запросу на предметную учебную помощь.
Мы говорим о «всесильном субъекте» учения. А субъект начинается бессилия, осознанного бессилия, с самостоятельного запроса на помощь того, кто этой «силой» обладает. В том же исследовании Цукерман и Елизаровой отдельные детишки-первоклассники, когда казалось бы учитель «двадцать раз объяснил, на двадцать первый сам понял», все переспрашивают: «У буковки Ш три ножки?». Остальные уверенно копируют начертание по образцу, а эти заставляют себя учить, втягивают взрослого в учебное сотрудничество. Они – субъекты. А «уверенные» без образца, вполне возможно, однажды воскликнут в пустоту «Помогите!», не осознавая, в чем и чем.
Подсказка в творчестве – та же «учебная помощь». Только не от взрослого, а – напрямую – от всего мыслящего рода человеческого, вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего, креативный потенциал которого уникальным образом концентрируется в индивидуальном мыслительном, творческом усилии. Поэтому психологические закономерности освоения ребенком «зоны ближайшего развития» и особенности развития научной мысли, даже самой выдающейся по своим результатам, – идентичны.
Отсюда и знаменитый античный парадокс поиска: «Если мы не знаем, что искать, то, что же мы ищем, а если знаем – зачем искать?». (Его, кстати, часто припоминал другой мой учитель и друг А.В. Брушлинского В.В. Давыдов) А еще раньше, у древних китайцев существовало проклятие: «Желаю тебе найти то, что ищешь». Исполниться в жизни ему едва ли было бы суждено. Много позднее Гегель (в «Феноменологии духа») сформулировал его как закон несовпадения цели и результата деятельности, задуманным и сделанным.
Ищите и обрящете. Что обрящете – точно. Другой вопрос – что обрящете. Ибо, пока не обрели, нельзя точно сказать, что искали. Подтверждение (опровержение) гипотезы позволяет ее по-настоящему… сформулировать.
Так же, как решение проблемы – увидеть то, в чем же она состояла. Нормальная логика, можно сказать, «психо-логика» творческого процесса. Именно поэтому по итогам, плодам творчества мы сразу узнаем, в чем состояла проблема, что озадачивало творца, что обреталось в решении. Тогда, как он сам получает «максимум» этих «знаний» вместе с итоговым озарением. А поначалу – в лучшем случае может довольствоваться лишь минимумом. В виде общей познавательной, но далеко не всегда осознаваемой, установки на то, что искомое совпадает с обретением, а не с исходным запросом. Тем не менее, имена она задает ту направленность мышления, изучением которой А.В. Брушлинский занимался еще в 1960-е гг.
Раз «запущенный» процесс мышления уже не остановить. В некотором смысле мышление обречено на «бессмертие». И механизм этого «бессмертия» открыл именно Андрей Владимирович. Он – в вечном несовпадении того, что от нас требуют искать (в том числе, мы сами требуем) и того, что реально ищем и в итоге находим. И это – не частное решение, а подход к решению определенного круга задач, теоретическая схема, организующая прежде всего саму работу мышления. Ее нельзя навязывать заранее, и даже если мы ее уже предварительно нащупали, часто не замечаем счастливой находки. И не только потому, что до этого нужно «дойти умом» – в ней должен быть еще и найден смысл. А «Эврика!» означает не «Нашел!», а «Так вот, что я искал!». «Частный случай» гегелевского закона. Но в ином «частном случае» было бы невозможным развитие мышления, было бы невозможным само мышление – как творчество (а иного мышления, по Брушлинскому, нет и не может быть). Значит, все-таки «случай» – всеобщий! Но разве здесь только механизм «бессмертия» мышления?
Механизм возобновления жизни. Механизм и закон. Парадоксальный закон Брушлинского – закон расхождения искомого и требования. И совсем неслучайно А.В. Брушлинский развивал в теорию мысль своего учителя С.Л. Рубинштейна о мышлении как живом процессе.
Мышление бессмертно. С ним возобновляется жизнь. В нем продолжает жить Андрей Владимирович Брушлинский.
Андрей Брушлинский и Владимир Кудрявцев