Центр толерантности при Еврейском музее предлагает школам широкий спектр программ – от формирования гражданской позиции и психологического благополучия до антибуллинговых технологий. Об этом в своих предыдущих интервью рассказала руководитель Центра Анна Макарчук (читайте здесь и здесь). На этот раз мы узнаем о том, как развивается в школах инклюзивное образование, которое подразумевает интеграцию в общеобразовательный процесс детей с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ), о поликультурном образовании и сближении контекстов и том, что такое истинное волонтерство.
– Несколько лет назад у нас был провозглашен курс на инклюзивное обучение детей с ограниченными возможностями здоровья в обычных массовых школах. На этом фоне закрылись даже многие специализированные школы-интернаты для детей-инвалидов, коррекционные классы. А как обстоят дела на практике? Интересует ли учителей эта проблема? Не являются ли для них дети с ОВЗ обузой, которую они не хотят на себя брать?
– Можно, я помечтаю немного? Мне правда кажется, что инклюзивность, а именно готовность, в нашем случае системы образования, образовательного пространства к тому, чтобы в нем в качестве субъектов выступали самые разные люди, включая детей с инвалидностью – это то, к чему необходимо стремиться. Но при этом следует понимать, что далеко не для каждого ребенка с ОВЗ возможно обучение в массовой школе. И поэтому в каждом конкретном случае решение о включении или не включении такого ребенка в общий образовательный процесс должно приниматься очень взвешенно.
Например, сообщество родителей «Синий светофор», которые помогают своим детям с аутизмом учиться в общеобразовательной школе при поддержке тьюторов.
Хорошие примеры, когда в школах создаются отдельные классы (или группы в классах) для таких детей, где они занимаются по своим адаптированным программам, но на переменах, на общих мероприятиях у них есть возможность общаться со своими сверстниками без инвалидности.
Это пример успешного преодоления.
А теперь вернемся к практике. Инклюзия в широком смысле этого слова очень сложная и дорогая, поэтому она пока она не стала массовым явлением. Я сейчас не про деньги, а вообще про все ресурсы – психологические, методические, ценностные. И мы сталкиваемся с колоссальным запросом со стороны педагогов на обучение, на помощь в реализации инклюзивных практик. Педагоги нуждаются в серьезной образовательной и иных способах поддержки. Тут мы подключаем наших партнеров – фонды и НКО по работе с инвалидами.
На самом деле не готовыми к инклюзии оказываются не только педагоги. Не готовым к этому оказывается и родительское сообщество. И сами дети.
Хотя для самих детей опыт позитивного взаимодействия с отличающимся ребенком – это колоссальная инвестиция в его будущее, это очень трансформационный личностно важный опыт.
Поэтому мне представляется столь необходимым движение общества в направлении инклюзии, чтобы люди получали опыт взаимодействия с другими, не похожими на них людьми, в том числе с инвалидностью если вспомнить эволюцию отношения общества к отличающимся группам и к людям с инвалидностью, то мы увидим длительный период сегрегации этой категории, а теперь наметился путь к открытости и принятию.
Хотя в некоторых случаях, когда речь идет о психических нарушениях и тяжелых заболеваниях, сегрегации не избежать, поскольку она становится единственно возможным решением для удовлетворения потребностей, в том числе образовательных.
Например, есть такой проект «Учим. Знаем», в рамках которого открыто уже около 50 школ на базе стационаров, где проходят лечение дети с онкологическими заболеваниями. У них нет возможности обучаться в обычных школах, но создание школ по месту их лечения, по мнению экспертов, позволяет им не только реализоваться, но даже способствует выздоровлению.
– Проект «Учим.Знаем» специалисты относят к такому направлению, как сближение контекстов обучающегося и обучения, когда образование выстраивается по интересам и запросам ребенка. Правда, эксперты отмечают, что в России эта тенденция пока развита слабо. Считаете ли Вы перспективным развитие этого направления в наших школах и насколько мы далеки от цели?
– Далековато. На самом деле уже доказано, что наш мозг сохраняет в «сухом остатке» только те знания, которые получены именно в таких форматах, когда образование становится значимой частью окружающего ребенка контекста. И когда он сам становится субъектом образовательного процесса, цель которого – дать ему право выбора. Например, предпрофессиональная и профильная подготовка в старших классах – это путь именно в таком направлении. Мы будем неизбежно двигаться туда, и это хорошая тенденция.
– Один из форматов сближения контекстов – поликультурное образование. Насколько оно востребовано среди учителей?
– У меня два вида статистических данных: с одной стороны, растущее количество многонациональных классов в Москве или в любом другом городе, с другой – низкое количество запросов на занятия, посвященные созданию поликультурной среды для интеграции детей мигрантов. Разрыв огромный: классов много, а запросов со стороны школ практически нет.
Чаще всего на эту программу нас приглашают те регионы или другие заказчики, которые уже прошли другие наши программы, и выбирают программу «Учеба на перекрестке культур» просто потому, что им нравятся наши форматы как таковые. Это очень тревожный сигнал, свидетельствующий о том, что проблема пока не решается.
– И людям с ограниченными возможностями, и детям мигрантов требуются помощь и поддержка. Может, выход в развитии волонтерского движения? В Вашей команде работают волонтеры. Как воспитать потребность помогать людям и как не профанировать это важное начинание, не превратив его в имитацию полезной деятельности? Дело в том, что занятие волонтерской деятельностью дает дополнительные баллы для поступления в вуз, и многие старшеклассники занимаются этим для галочки.
Сейчас волонтерами считаются те, кто, например, дежурит на каком-то мероприятии, проводит посетителей в аудитории или выступает с концертами или спектаклями в доме ветеранов, в детском доме. То есть незначительные разовые акции. А вот такая повседневная, рутинная помощь нуждающимся, сиротам, старикам, инвалидам – как этому учиться и можно ли воспитать это желание делать добро? Или это врожденное качество, которое нельзя сформировать педагогическими методами?
– То волонтерство, про которое мы говорим, про которое мы мечтаем – это волонтерство, построенное на смыслах и ценностях. Оно возможно тогда, когда человек субъективно считает важным для себя делать вот это, и он готов отдавать этому самое важное, что у него есть – свое время.
Это еще одно важнейшее проявление человечности. Нам кажется, это очень важно. И это, как и все остальное, можно и нужно воспитывать.
Конечно, то, что мы видим в школах, построено на внешней мотивации и связано с массой юридических вопросов для тех организаций, которые привлекают детей в качестве волонтеров.
И в какой-то момент, когда задумались над тем, как нам улучшить систему школьного волонтерства, добавить в нее смысла и ценностей, избавить от формализма, мы почти впали в отчаяние. А потом вспомнили Льва Семеновича Выготского, который говорил: «Нет ничего внутреннего, что когда-либо не было внешним». Поэтому пусть на школьном этапе будет внешняя мотивация, хотя бы потому, что она позволяет не всем, но некоторым детям попробовать разные виды деятельности, получить опыт. И вот тут опять все зависит от педагога, который занимается организацией этой деятельности и старается направить детскую энергию действительно в полезное русло, на реальную помощь тем, кто в ней нуждается, и потом рефлексирует полученный опыт вместе с детьми.
Только через получение опыта и его рефлексии человек может найти смысл. Поэтому пусть будут волонтерские книжки. Но пусть будут хорошие педагоги, которые помогают детям найти в волонтерстве смысл, а не превратить ее в профанацию.
А в студенчестве или во взрослой жизни человек уже самостоятельно выбирает точки применения своих сил – главное, не отбить у него желание заниматься добрыми делами еще в детском возрасте.
