Слова, взятые в качестве темы моего поста, не придуманы, а позаимствованы из реального поста реальной матери. Тем, кто намерен сейчас кинуться в ее защиту и обвинить меня в бесчеловечности, рекомендую глубоко подышать, попить воды и только потом продолжить чтение. Потому что я, как всегда, – о детях, а не о политике. И если дети не находятся непосредственно в зоне военных действий, не нужно их туда погружать. Особенно если им 3–9 лет.

С подростками можно обсуждать (оставляя им право на собственное, даже отличное от вашего, мнение), детей нужно беречь. Потому что сохранная психика – основа их стабильности и успешности в настоящем и будущем.

Приведу просто краткий перечень того, чего добивается плачущая на глазах ребенка, страдающая мать (самый близкий ребенку человек, призванный обеспечивать уют и зону комфорта):

– Ребенок не понимает ничего про то, что происходит где-то там. Просто в силу отсутствия и неразвитости у детей данного возраста абстрактного мышления, невозможности представить себе в образах и ролях (необходимо для «прочувствования») того, что никогда не видел. Более того, дети могут спокойно продолжать играть в войну, как раньше. Нарабатывая этот опыт в безопасных условиях игры, готовясь к вхождению во взрослый мир.

– Не понимая, что происходит (в их мире здесь и сейчас все по-прежнему), нередко дети связывают плачущую мать со своим неправильным поведением (это есть в их опыте) и начинают испытывать чувство вины. Так как никакой реальной вины в происходящем на них нет, родители не понимают, почему ребенок грустнеет, дистанцируется.

– Если в опыте ребенка есть потеря (смерть родственника или любимого хомячка), то слезы матери он свяжет с приближением еще одной потери. Может быть, самой матери или еще кого-то из близких (так как тогда, при прошлой потере, мать тоже плакала). И в ребенке закрепится ожидание несчастья. Со всеми проистекающими последствиями для неокрепшей психики.

– Если родители из лучших побуждений воспитания эмпатии решат показать детям мультфильм или почитать с ними рассказы про войну, они сделают огромный шаг в сторону формирования чувства страха и беззащитности у ребенка. Если даже сильные родители (идеальные взрослые для дошкольника) и учитель (идеальный взрослый для ученика начальной школы) боятся и плачут, то что остается делать ребенку? Мир становится не просто нестабильным, а опасным, угрожающим. И выходить в него ребенку совсем не хочется.

Страшные сны, страх нового, утрата любознательности... – малый список последствий.

– Страх смерти у подростков 10–15 лет может перерасти в стремление к смерти («Ты все равно придешь, зачем же не теперь...», Марина Цветаева), а это путь к суицидам, аутоагрессии.

* * *

Давно, когда я училась в институте, наш психолог рассказал об исследовании, проводившемся в 1960-е годы: детям 5–6 лет, родившимся после войны и никогда ее не знавшим, предложили нарисовать ассоциации со словом «война». Рисунки были скорее эмоциональными, чем изображавшими реалии битв. Они несли в себе страх, переданный пережившими войну родителями на уровне подсознания.

* * *

Зачем я все это пишу?

Чтобы напомнить себе и всем взрослым: как бы нам ни было страшно, больно... – мы не имеем права транслировать это на детей.

Мы потому и взрослые, что должны оберегать их от травм не столько физических (разбитые коленки и носы помогают обрести понимание своей силы и ее границ), сколько моральных, психологических. Они не видны сейчас и здесь, но справиться с их последствиями потом будет куда труднее. И сами последствия куда опаснее.

Оберегайте своих детей. Если нужно, то даже от самих себя – плачущих, боящихся, слабых, агрессивных, ненавидящих. Детям нужны сильные мудрые родители, понимающие, что все пройдет. А выросшие без психических травм дети смогут построить лучший мир.

Екатерина Кудрявцева