1 декабря мы с восьмиклассниками сходили на выставку куратора Жана-Юбера Мартена (кстати, того самого, который делал знаменитый проект «Москва–Париж» в 1970–80-е годы). Ученики рассказывали о том, что это был ни на что не похожий опыт освоения музейного пространства, что эта выставка позволила им почувствовать себя свободнее в пространстве культуры, не бояться говорить и творить, а ещё открывать всё новые и новые взаимосвязи в мире искусства и в жизни. Несколько человек после выставки отправились на встречу для медиаторов и решили волонтёрить в музее (это новый формат работы в музейном пространстве: медиатор создаёт условия для того, чтобы личная встреча посетителя с искусством состоялась по личному маршруту человека, а не по предзаданной траектории экскурсии). Думаю, что выставка «Бывают странные сближенья» – повод для важных разговоров о том, зачем вообще и как мы ходим в музеи и говорим с учениками про искусство.
Замысел выставки Жана-Юбера Мартена – хулиганский и философский одновременно. Выставка, сделанная без этикеток и традиционной рубрикации, без исторической хронологии или монографической темы (но зато с метафорическими и образными названиями залов: «От возлюбленной к колдунье», «Пять чувств», «От зеркала к двойнику»), заставляет зрителя самого искать логику «странных сближений», пересечения между экспонатами, связи между произведениями искусства разных эпох и традиций. Это выставка, приглашающая к диалогу и к тому, чтобы посмотреть на привычные произведения по-новому, без суженного датой создания или фамилией художника горизонта ожиданий, как будто пересобрать свои представления об искусстве (и увидеть то, что на картине бы никогда не заметил – грозное, похожее на чудище, дерево или детские пелёнки, напоминающие саван; нюхающую цветок собаку).
Я долго мог бы писать о своих зрительских впечатлениях: о том, как в зале про панорамы и горизонт начинаешь почти буквально парить над землёй; о том, как зал «Пять чувств» позволяет заново переоткрыть все пять чувств – а значит, полноту мира; о том, как зал про возрасты человека помогает нам читать свиток жизни в двух направлениях одновременно; о том, как пейзаж Дерена и икона Преображения соединяются в общем прорыве к надежде и свету… Но для этого разговора мне хочется поразмышлять о том, почему выставка Мартена – важнейший педагогический проект. Вижу тому как минимум пять причин.
1. Выставка «Бывает странные сближенья» помогает в пространстве музея перейти от педагогики ответов к педагогике вопросов. К сожалению, мы привыкли к тому, что на уроке, а тем более в музее ждём ответов: это – шедевр, это – пушкинская идея, это – романтизм, а это – поэт второго ряда эпохи Серебряного века. Выставка Мартена, построенная как постоянные отражения и колебания смыслов, позволяет задавать вопросы: «Почему это здесь находится?», «А что будет, если это вот так соединить?» (например, статую с выставки и проглядывающую из-за её спины постоянную экспозицию), «А зачем вообще так делать?». В конечном счёте это вопросы про музей (Зачем мы ходим в музей? Как мы смотрим картины? Мы смотрим картины или этикетки?) и про самих себя (Как мы прочитываем мир вокруг себя? Зачем встречаемся с новым и другим?).
2. Педагогика вопросов позволяет сместить фокус внимания в музее на субъекта. Казалось бы, это странно: в музее же главное – то замечательное искусство, которое висит на стенах. В том-то и дело, что выставка Мартена – это и замечательное искусство, и замечательный антропологический проект, который говорит больше даже о том, кто смотрит (неслучайно в одном из залов проблематизируется жанр портрета: это мы на них смотрим или они на нас?). Поэтому очень здорово со школьниками это обсуждать на выставке: играть в «кто больше найдёт странных сближений», простраивать свои маршруты движения по выставке (или по одному залу), предлагать школьникам стать со-кураторами Мартена (этому посвящён тег в инстаграме – «#самсебемартен», с которым можно выложить свои, отсутствующие на выставке, параллели, не только живописные: из массовой культуры, из литературы, мемов, музыки…).
Такая выставка позволяет каждому школьнику сделать свои открытия: неожиданное объяснение расположения экспонатов (как сказали мои восьмиклассники про череп: «Это шестое чувство, точнее, отсутствие всяких чувств – смерть»), новую траекторию движения и новое объяснение экспозиции (идеи ребят о том, что зал про ташизм рассказывает про движение от бесцветного к цветному; о том, что телята-близнецы – знак не столько уродства, сколько братской любви).
И это такая значимая школа взаимодействия с культурой, в которой ты становишься соавтором, творцом, соединяешь собой эпохи и пространства.
3. Как и многие важные музейные и культурные проекты последних лет (например, выставку романтизма в Третьяковке или проект Гослитмузея «Только не я»), выставка Мартена разворачивает каждого из нас к собственным эмоциям, открывает дорогу к честному разговору про них. «Что я сейчас чувствую и почему?» – такой простой и важный вопрос при разговоре со школьниками об искусстве. Как мне здесь и сейчас с этим текстом, с этой картиной, с этим музеем?
Например, я смущался в зале «От возлюбленной к колдунье». Испытывал счастье от изысканной эстетической игры, переходящей в философскую глубину в зале «От складки к геометрии» (как складки на одежде превращаются через преображенские лучи в крест как образ мироздания). Усмехался над шутками про ноги и руки в зале античной скульптуры. Вдохновлялся чувством полёта.
У меня кружилась голова от взглядов портретов на меня. Испытывал усталость от вала шедевров и не только. Негодовал, что не могу задержаться (как люблю) около одной картины, а вынужден путешествовать по всё более запутанному лабиринту сближений…
Про это можно говорить и с учениками: рисовать на выставке карту эмоций, создавать эмоциональный словарь, выступать в роли критиков и рецензентов, да и просто делиться впечатлениями «в кругу».
4. Разговор об эмоциях – это и возможность быть разным: испытывать в музее не только священный восторг и трепет (признаемся честно, часто деланый и искусственный), но и негодование, недоумение, усталость, скуку, растерянность… Выставка не просто разрешает испытывать эти чувства, она даёт возможность им быть полноценными частями нашей внутренней жизни в музее. Выставка Мартена не может и не должна «только нравиться», а поэтому она создаёт возможность для очень честного разговора со школьниками: «Что бы я изменил на выставке?», «Чего я пока не могу понять?», «Чего мне не хватает?». Здорово обсудить с учениками: зачем мы идём в музей, чего мы ждём от выставки или от конкретной темы (например, зеркальность или возраст: что это такое, как их изображает искусство, как бы мы сами про это говорили?), а потом «пересобрать» свой рассказ, дополнив выставочное пространство своими идеями, поспорив с куратором и друг с другом.
5. Вообще «пересборка» представлений о культуре и искусстве – значимый сюжет выставки, открывающийся инсталляцией с расцвеченными античными скульптурами: то, к чему мы привыкли, выглядит «на самом деле» совсем иначе. Но есть ли это «на самом деле» в мире культуры? И да, и нет: общаясь с искусством, мы всегда так или иначе переоткрываем его заново, прочитывая его изнутри себя.
Поэтому важнейший ход выставки – приём остранения, в результате работы которого помещённые в новый контекст картины начинают прочитываться совершенно иначе: яблоко становится метафорой мироздания; мотив отражения зеркалится внутри себя, балансируя между демоническим и ангельским, любовью и разрывом; архитектурные конструкции обретают общемировое значение через «рифму» с крестом.
Это же и повод для заданий школьникам: как меняется смысл картины от такого соседства? На какую деталь на картине позволяет обратить внимание находящаяся с ней рядом «рифма»? Какие картины можно прочитать разными способами, в том числе не согласившись с Мартеном?
И вот в этом пространстве неожиданных связей, рифм (а на выставке рифмуется почти буквально всё: линии, складки, картины и их рамы, герои и фразы, узоры на стенах и на полу, орнаменты и материалы) открывается самый, наверное, мировоззренчески (и образовательно!) важный итог выставки. Мартен позволяет нам увидеть и почувствовать (причём всякий раз, в новом зале или при повторном посещении выставки, заново), что всё связано со всем: в мире культуры далёкое оказывается сопряжённым, старое звучит в новом, новое аукается с предельно архаичным, форма и содержание переплетаются до неразличимости, а самое главное, что эти связи мы обнаруживаем сами и через это преодолеваем и собственную ограниченность, и собственное одиночество. Именно поэтому культура – мир, где нет смерти, где разрывы мнимы, а субъект – полноценный участник разворачивающихся сюжетов.
Из этой точки сопряжения связей хочется вернуться в педагогику, потому что кажется, что всё сказанное – не только про «Бывают странные сближенья», но и про то, зачем в образовательном пространстве нужно искусство и как с ним можно работать.
Думается, что в современных условиях всё больше вот так: показывая, насколько проницаемо во все стороны культурное пространство, как много в него может быть «точек входа» (можно зайти от современности, можно от древности, а можно и от смешной аналогии и забавной детали), как совершенно в неожиданных направлениях его можно читать и перечитывать. Всё это делает искусство открытым человеку – школьнику или каждому из нас (кстати, это может быть немного обидным искушённому зрителю, но вообще-то мы на этой выставке все становимся немного детьми, в меру учёными школьниками, и это драгоценный опыт для педагога!). Всё это делает искусство рассказом про каждого из нас – про наши эмоции, ассоциации, про смешное и нелепое, серьезное и грустное, безумное и философичное.
Увы, так часто в образовательном пространстве искусство (и школьная литература, например) ровно про обратное: про герметичность, авторитарность, про единственный ответ и скучный вопрос, про объектность ученика и разговор исключительно в патетическом и возвышенном регистре.
Выставка Мартена же – это и шанс устроить встречу, и пример того, как можно выстраивать – уже за пределами выставки (делая, например, свои собственные подобные, пусть даже виртуальные, проекты) – разговор о культуре, пространстве, где всё наделено смыслом, связано друг с другом и противостоит смерти – косной материи и глухой несвободе.
