Культура // Интервью

«Мы открывали свои портфельчики и отдавали школьные завтраки немцам, не думая, что они убивали отцов и громили наш город»


«Мы открывали свои портфельчики и отдавали школьные завтраки немцам, не думая, что они убивали отцов и громили наш город»
Фото: 2krota.ru

Элеонора Фрадкина, заслуженный деятель искусств России, музыковед, член Союза композиторов России, автор книги о музыкальной жизни Петербурга XIX века «Зал Дворянского собрания», рассказала Александру Шитову, учителю истории и обществознания петербургской школы «Унисон», о том, каким она видит Петербург и чем он для неё является.

Проект «Диалоги с Элеонорой Фрадкиной» представляет Культурный центр «Я – петербуржец» и ОАНО «Школа “Унисон”».


Э.Ф.: Я рада приветствовать молодого учителя истории школы «Унисон», с которой я сотрудничаю и провожу музыкальные концерты. Может, Вы их посещаете?

А.Ш.: Добрый день, Элла Борисовна, спасибо большое за представление, и хочу Вас поблагодарить, пользуясь случаем, за Ваши встречи с детьми в рамках Вашего проекта. Я думаю, что это одно из самых позитивных начинаний в нашей школе за последнее время. Элла Борисовна встречается с нашими ребятами, они слушают музыку в профессиональном исполнении, и она очень глубоко и исторично их комментирует.

Э.Ф.: Дело в том, что вместе с руководителем Вашей школы, Ларисой Рудольфовной Герапинович, мы создали культурный центр «Я – петербуржец» в расчёте на то, что туда соберутся не только ребята из Вашей школы, где-то с 13 до 18 лет, но ещё и другие петербургские школьники разных интересов. Может быть, и музыканты, и физики, и историки, и астрономы, может, из хореографического училища – совершенно разные. Мы хотим собрать талантливых молодых ребят со свежими идеями, со свежими взглядами на мир, потому что они будут жить в этом же городе – хотя, наверное, мир большой, они могут и разъехаться, – в городе Петербурге.

Передо мной лежит альбом. Это альбом о музыкальном Петербурге, его составлял мой муж, музыковед Эмиль Финкельштейн, автор знаменитой книги «Музыка от А до Я», и здесь очень красивые слова: «Немного на Земле городов, где история отметила своё присутствие с такой великолепной расточительностью, история музыки. С самого, наверное, основания Петербург – столица Российской империи – обретал уникальной красоты внешность и магнетической силы характер». Красиво… «Здесь собирались огромные ценности, материальные и духовные», – правда. «Сюда тянулись таланты со всей России, со всей Европы, здесь творилась цивилизация. Музыка, как и другие искусства, сделала таинственную душу города предметом постижения и любования. Есть Петербург Пушкина и Гоголя, Достоевского и Блока, Мандельштама и Бродского, есть Петербург Глинки и Мусоргского, Чайковского и Бородина, Римского-Корсакова и Стравинского, Прокофьева и Шостаковича...» И здесь дальше говорится о том, как каждый из них воспринимал город. Но есть Петербург наш с Вами, и мой, и Ваш Петербург.

Я родилась в Петербурге. Я урождённая петербурженка. Папа мой здесь жил с 1914 года. Моя жизнь – это история не только Петербурга. Это история Советского Союза, это история России, и она совершенно разная.

Я пошла в школу на Крюковом канале. Это была женская 240-я школа.

Тогда мы учились отдельно, мы так боялись мальчиков. Мы стеснялись мальчиков, а мальчики стеснялись девочек.

А рядом Никольские ряды, они были разрушены после войны, а потом приведены в порядок. Я пошла в в школу 6 лет. У нас полкласса были ребята, у которых погибли отцы на фронте, безотцовщина. А немцы, в шапочках таких длинных, несчастные, замёрзшие, они к нам подходили, просили хлеба.

Мы открывали свои портфельчики и вынимали оттуда наши школьные завтраки, которые нам мама готовила, и отдавали этим немцам, совершенно не думая, что, может быть, они убивали отцов и вообще громили наш город.

Нам их было жалко, они были просто люди.

Потом я пошла одновременно в музыкальную школу на Матвеевом переулке, там, где рядом училище, потом уже консерватория, Мариинский театр – тогда он был Театром оперы и балета им. Кирова. И вот, представляете, мы шли по Крюкову каналу, и когда я сдавала экзамены, я смотрела на Никольский собор и на Никольскую колокольню и на всякий случай молилась богу, хотя «бог» – это было запрещённое слово.

Когда я шла по Лермонтовскому проспекту, по другой дорожке, я молилась на всякий случай у синагоги еврейскому богу, чтоб получить хорошие отметки.

Но вот Никольскую колокольню я помню особым образом. Ещё до школы там была свалка, сейчас красота, туристы ходят, картинки на Невском продают. А была свалка. И мы с моим соседом ходили туда гулять, собирая всякое барахло на этой свалке. И вдруг появился человек, который говорил с акцентом! И он вытащил какое-то полотно с цифрами и стал рисовать. Мы с Аликом решили, что это шпион. Он говорит с акцентом, ещё цифры, ещё что-то срисовывает.

А мы воспитанное были поколение, что воспринимали всех иностранцев как шпионов.

И вот мы с ним договорились, что когда он закончит, за этим шпионом пойдёт мой сосед, а я останусь сторожить: вдруг ещё кто-нибудь придёт. И я, маленькая, – мне было лет шесть, я не знаю, – я, маленькая, трясусь на этой тёмной свалке, темно уже стало, а я, знаете, у Пантелеева есть замечательный рассказ «Честное слово». И вот, если дал честное слово, хоть умри, но держи его. И я торчала до глубокого-глубокого вечера уже, потому что я дала честное слово. В общем, потом, трясясь, я добралась до своего двора, – раньше же были жуткие дворы, у нас, кстати, двор был без дров, а половина дворов была с дровами в Петербурге, потому что топили печки. И впервый раз в жизни меня побил как следует папа.

Дальше у меня уже 11 лет жизни было, значит, школа, дальше – училище, дальше – консерватория. Что такое консерватория? Театральная площадь, два памятника: Глинка и Римский-Корсаков. Мы назначали там свидания с мальчиками. Это мой Петербург. Это мой родной, личный Петербург. Дальше я поднимаюсь по лестнице к консерватории – как жалко, что сейчас нет, там такая белая мраморная доска и имена отличников – ну, в каждой школе сейчас есть. Имена отличников, и там первое имя: 1865, Чайковский Пётр. И ты идёшь по этой лестнице, хотя он ходил в другое ещё помещение, потом уже Рубинштейн построил это здание, вообще другая была Театральная площадь.

Сейчас убрали и сделали общий список выпускников, ужасно обидно. Но это тоже наша была жизнь.

Вот тогда, в консерватории, мы дружили. Однажды подходит мальчик и говорит: «Послушай, ты должна написать про Шемякина, – я уже на старшем курсе консерватории была, – потому что его жутко критикуют». Сейчас это звезда, а тогда его дико, дико шпыняли со всех сторон. «Напиши отзыв, что тебе Шемякин тоже понравился».

На первом или на втором курсе консерватории мы дружили ещё с поэтами, с Политехническим институтом.

И поэты пришли, и читал картавым голосом рыжий мальчик, на которого я как-то внимания не обратила. Это был Иосиф Бродский, между прочим.

С ним подружился Боря Тищенко, потом любимый ученик Шостаковича, профессор консерватории, у них там был общий роман с какой-то Мариной – большинство стихов у Бродского ей посвящены, это его первая любовь. Там был ещё Яша Гордин, великий историк. Мы были все молодые, и мы общались.

А потом меня на втором курсе отправили в Академию художеств просвещать современной музыкой художников. Я пришла туда с пластинками. Я приходила каждый четверг, в субботу мы ходили на танцульки все, туда же, я их всех приобщила, к художникам. И вот они слушали эту музыку и рисовали.

Минас Аветисян, музей сейчас его имени, а мы ходили в мастерскую, где его ругали, соцреализм, всякие проблемы. Они рисуют, рисуют, а… По-моему, 61-й год, мы с Ленкой Образцовой – тоже, великая Елена Васильевна Образцова, – с Ленкой, она в общежитии жила, с моими сокурсниками, а я – ленинградка. И они все на танцульки, а у меня две комнаты были большие, они собирались ко мне танцевать, и Ленка тоже танцевала, в полумраке.

Все, что мы могли тогда позволить – это танцевать, чмокаться или чмокаться в парадняках.

Потому что сейчас же все парадные закрыты, а тогда, какая прелесть: погреться у батареи и чмокнуться с мальчиком.

И вот мы с Ленкой едем на Новый год в общежитие Академии художеств. Чувствуем, что опаздываем, и новый год начнётся без нас.

Мы просим: трамвай, трамвай, останови нас. Представляете, какая тётка хорошая была: она остановила, и мы бегом примчались в общежитие Академии художеств, где была клеенка, капуста кислая, картошка, шашлыки и водка.

И вот мы так праздновали этот Новый год. И это было какое-то братство петербургских ребят, которые учатся разным профессиям. Я мечтаю, чтобы мы тоже это сделали. Потому что потом так называемый обком комсомола сделал КТМ – клуб творческой молодёжи. Что мы только ни обсуждали, какие там были дискуссии, что там только не было... И я, тогда сопливая девчонка, выступила в ДК Кирова. Была дискуссия по поводу фильма Калатозова, тот, который «Неотправленное письмо», а потом «Летят журавли». Это время было как… не перестройки, а как называлось в 60-е…

А.Ш.: Оттепель?

Э.Ф.: Оттепель. И опять-таки мы все общались и открыто говорили – то, о чём я мечтаю. Не только нажимать на кнопочки и посылать смс, но и разговаривать. Так что для меня Петербург – это моя жизнь, это родной город, который я люблю, у меня есть любимые места. Исаакий обожаю, когда я стала членом Союза композиторов в 1967 году, я выходила часто – очень люблю на него смотреть. Хотя недавно мне молодой человек сказал: «Ну что ваш город, это болото, а Исаакиевская площадь, здесь сколько тысяч людей погибло!» Умерло, чтобы создать город.


Youtube

Новости





























































Поделиться

Youtube